Жизнь и время Чосера

«Торжественная церемония коронации, вероятнее всего, произвела глубокое впечатление на восприимчивого десятилетнего ребенка. Его традиционное появление как венценосца на открытии каждой сессии парламента наверняка возрождало в его сознании воспоминания о спектакле, в котором он играл главную роль. Его наставники – принцесса Иоанна, Джон Гонт и другие, – без сомнения, пытались внушить ему, что королевская власть подразумевает не только привилегии, но и обязанности; однако все, что окружало его в детские и отроческие годы, способствовало развитию в нем представления о себе как о личности исключительной, и такое представление, должно быть, окрепло и усилилось в 1381 году. Храбрость, которую Ричард проявил перед лицом бунтующей толпы, сама по себе служит достаточным опровержением клеветнических утверждений, будто он был от природы трусом или тряпкой; однако удивительная готовность восставших следовать за ним, чрезвычайно лестная для его самомнения, вскружила ему голову. Казалось, один лишь он способен совладать с ними и лишь одному ему дано решать их судьбу».[239]

В Майл-Энде он видел, как толпа крестьян опустилась перед ним на колени с возгласом: «Здравствуй, король Ричард! Мы не хотим никакого другого короля, кроме тебя». Он помиловал их, как помиловал и на следующий день на Смитфилдской площади, и спас положение, когда его советники были бессильны. А потом эти же советники заставили его, словно он был не королем, а нашкодившим мальчишкой, униженно наблюдать, как в нарушение его обещаний судят и казнят людей, которых он обещал пощадить. Отныне он замкнется в себе и никогда не будет столь открытым. За этим унижением последовали другие: советы при короле контролировали каждое его мало-мальски важное решение, парламент выносил свой суд по каждому его политическому предложению и зачастую отвергал их. Его дед в пятнадцать лет самостоятельно вел войну; его отца в двадцать лет провозгласили самым блистательным воином во всей Европе. Ричард же стал действующим в одиночку интриганом, который, впрочем, умел подбирать и блестяще использовать лучших советников, какие только имелись в королевстве. Он стал фанатиком шахматной игры, проницательным искусствоведом (еще одно проявление его умственной самостоятельности), человеком, злопамятно вынашивавшим мстительные чувства и поражавшим современников тем, что, когда он в конце концов осуществлял свою месть, делал он это с большой умеренностью и сдержанностью. В первые годы общения Чосера с Ричардом как с королем в личности последнего получили развитие свойства классического неврастеника – но отнюдь не психопата, каковым считали его большинство историков. Его невротические свойства выражались как в той неистовой одержимости, с которой он занимался изучением истории, просиживая дни и ночи над старинными книгами, взвешивая, обдумывая, теоретизируя, так и в его чрезмерном преклонении перед памятью своего убитого прадеда Эдуарда II. Подобно своему кумиру, Ричард станет противником войны – что, конечно, было политически правильно. По совету друзей он выбрал в жены Анну Богемскую, связав себя с папой римским и политикой установления мира в Европе. В подражание Эдуарду II он будет с презрением отвергать вмешательство парламента в хозяйственные дела его двора, насаждать фаворитизм, увлекаться охотой. В грубых ошибках своего прадеда Ричард станет усматривать тонкий расчет и целеустремленность, что, наверное, удивило бы и озадачило старого Эдуарда II. Многое из этого имело своей подоплекой не особенности характера Ричарда, а требования политики, которая в конце концов склонила на свою сторону даже Чосера. Король, наделенный твердой верховной властью, вполне мог оказаться единственной надеждой перед лицом соперничества крупных феодалов, и реабилитация Эдуарда II могла отныне способствовать укреплению позиций короны.