Жизнь и творчество Р. Фраермана

Напротив собора в Малоярославце, в садике, обнесенном березовой изгородью, где немцы устроили обширное кладбище для своих солдат, наши бойцы прибили на фашистских крестах фанеру:

«Враг хотел получить нашу землю. Он получил ее».

Надпись сделана торопливо, черной краской, кое-как, потому что бойцам было некогда — части наши шли по пятам убегающего противника, а убегал он довольно проворно.

Но эта надгробная надпись на могиле фашизма выразительна и неумолима, как приговор народа, неотвратима, как сама смерть. Мы стоим и читаем ее, а из собора уже сюда доносится веселое пение красноармейского ансамбля, слышатся у почерневших домов бодрый стук молотка по наковальне, скрежет копыт. Народ уже расчищает дороги, едут возы с домашним скарбом, люди собирают железо, подбирают разбросанное добро, чинят, строят...

Город быстро подымается к новой жизни. Уже работают городская почта, баня, магазин, амбулатория. Не сегодня завтра собираются дать электрический свет.

В райисполкоме полно народу.

Председатель Иван Кузьмич Ларин окружен целой толпой.

Но, несмотря на тесноту, действует энергично, точно. Дух проходящей через город армии, дух победы и натиска лежит на всем советском народе, витает и тут, в маленьких комнатках райисполкома. Разговаривать некогда. Надо действовать без промедления. Пришла кооперация, пришла типография, пришла «плодоовощ». Надо думать уже о парниках, о хозяйстве, о достаточной выпечке хлеба для народа.

Учителя, агрономы, хозяйственники сменяют друг друга у стола председателя. Просят стекла, маляров, досок.

— Сколько стекла?

— Два ящика.

— Обойдешься одним.

— Есть обойтись, Иван Кузьмич.

Подходит Бродина Лидия Андреевна, молодая девушка с открытым и милым лицом. Она работала в роно счетоводом и не успела раздать учителям жалованье. Ворвались немцы. Кто ушел, кто исчез — некому было раздавать. Но Лидия Андреевна крепко хранила народное добро. Никто о нем не знал. И вот она пришла и положила на стол эти деньги — десять тысяч рублей. Она только хочет спросить, когда ей прийти на работу.

— Да хоть сейчас приходи и работай, дорогой человек.

В углу на скамейке председатель горсовета Бирников уговаривает старого доктора Алексея Николаевича Челышева взяться за восстановление городской больницы. С ним приходится поговорить. Он стар и слаб и дышит трудно. Только что пришел из деревни, где скрывался от немцев.

— Я стар уже... Знаете ли вы это?

— Знаем, Алексей Николаевич, — говорит председатель. — Отца еще моего лечили, а он умер в 1906 году. Надо сделать. Вы видели, что понатворили у нас враги. Больницу, ясли, летний сад — все сожгли, все разрушили мерзавцы.

— Видел, видел, звери. Ох, стар. А доски у вас есть, медикаменты, суммы?

— Все достанем, поможем, вы работайте только.

— Головокружения у меня бывают такие целый день. Но придется все-таки сократить терапевтическое отделение, а хирургическое расширить, какие там уж головокружения. Следует ожидать больше ран рваных, рубленых, пулевых, осколочных. Детское отделение открыть придется, пожалуй...

И, продолжая сетовать на свою старость, и без того видную в каждом его дыхании, старый доктор подымается и уходит, чтобы, как смолоду, начать свой труд.

И по дороге он шепчет, говорит сам с собой:

— Какие уж там головокружения. Сказал, что согласен, и все. Надо трудиться. Враг у нас один. Горе и благо одно.

СОВЕТСКИЙ УЧИТЕЛЬ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Будущие историки, описывая общую картину Великой Отечественной войны, вряд ли обратят внимание на одно обстоятельство, которое нам, военным корреспондентам — прямым свидетелям этой войны, столь отчетливо бросается в глаза.

Куда бы мы ни заглянули: в лесок ли к разведчикам, на огневые позиции артиллеристов, под броню ли тяжелого или легкого танка, или в кабину летчика, — мы всегда находим там советского учителя, того самого учителя, которого в мирное время встречали в больших и маленьких городах в стенах роно, в деревенских избах на собраниях сельсоветов, в наших школах, где с утра до вечера раздавались голоса детей.

На войне советского учителя можно всегда узнать — одет ли он в форме простого бойца или на нем шинель командира. Есть в них одна общая черта. Я не говорю о мужестве и храбрости — эти качества свойственны каждому русскому воину. Но учителя все же удается легко отличить от других.

То ли долгая привычка руководить шумной толпой детей, давать ей направление в действиях и чувствах, то ли профессиональная память на лица и характер людей, или другое что, но только всегда в советском учителе обнаружишь одно удивительное свойство — драгоценнейшее свойство в бою — умение остановить, повернуть бойца в нужную сторону, подчинить себе и увлечь за собой, сметая на пути своем врага подчас более многочисленного и вооруженного лучше, чем мы.