Он расположился на своем диване. Огромный лоб его светился. Руки протянуты по швам. Чем-то походил Фраерман на солдата. Вместе с тем он улыбался. Улыбка как бы говорила: «Ничего чрезвычайного. Со всяким может случиться».
Идут годы... Продолжается наша дружба с Валентиной Сергеевной. Помня о распорядке дня, прихожу на Пушкинскую улицу в послеобеденное время. Валентина Сергеевна иногда показывает мне новые издания «Повести о первой любви».
Авторские экземпляры прибывают из Тбилиси, из Казани, из Чебоксар, из Софии, из Парижа, из Берлина, из Швейцарии, из Вены...
«Повесть о первой любви» перешагнула на третью полку просторного книжного шкафа.
Пьем чай из знакомых чашек. Стул Фраермана свободен. И его чашка с блюдцем на обычном месте.
В простенке у входа в комнату Рувима Исаевича фотография: Фраерманы за столиком на малеевской полянке в июле давнего года.
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО
ОТ АВТОРА
Весной 1971 года, когда я был в Переделкино, подошел ко мне сибирский писатель-историк тов. Шелагинов и спросил меня — не тот ли я Фраерман, который в 1920 году в Ново-Николаевске давал для газеты «Советская Сибирь» отчеты о процессе барона Унгерна. Я ответил, что я и есть тот самый Фраерман, что я действительно работал секретарем «Советской Сибири», а редактором газеты был Емельян Ярославский, который был на процессе общественным обвинителем, а мне поручил давать для газеты отчеты, дав мне мандат корреспондента.
Тов. Шелагинов попросил меня рассказать некоторые подробности этого процесса. И постепенно далекое прошлое возникло словно сквозь завесу рассеявшегося тумана, я вспомнил все и решил даже записать, какие жизненные пути свели меня с Ярославским и как я очутился в Ново-Николаевске.
Р. И. Фраерман
ПОХОД
Поход этот начался весной 1920 года с урочища Керби, куда эвакуировались из сожженного дотла города Николаевска-на-Амуре части партизанских сил и оставшиеся в живых после разорения города и стычек с японцами жители. Припоминаю, что я был вызван в ревштаб партизанских сил в самом начале мая 1920 года и мне был вручен приказ выйти с небольшим отрядом партизан из урочища Керби, дойти до Охотского побережья, где стояли тунгусские стойбища, провести среди тунгусов выборы в Советы и организовать Советскую власть, и если там встретятся японские части, вступить с ними в бой и действовать сообразно необходимости.
Получив приказ, я положил его в карман на груди и отправился на опушку кербинской тайги, где должен был встретиться со своим военным руководителем, назначенным в отряд для ведения военных операций, поскольку я был не военный. На опушке под двумя соснами я увидел своего военрука.
Это был молодой человек, приблизительно моих лет, с живыми, подвижными чертами лица, стройный, подтянутый, одетый в аккуратную кожаную куртку, в кожаной фуражке из черной кожи, сапоги на нем тоже были аккуратно сшиты и ладно пригнаны по ноге.
Он мне представился по-военному и назвался Холкиным, из иркутских казаков.
Мы устроили как бы маленький военный совет... Он звал меня товарищем политруком, а я его военруком или просто товарищем Холкиным. Он оказался дельным, смышленым и опытным командиром, разумеется небольшого масштаба, скажем, взводным или отделенным командиром, был ловок в движениях, проворен в ходьбе и прекрасный стрелок из винтовки и при этом еще прекрасный плясун, веселый человек, но осторожный в действиях и суждениях. Он рассказал мне, что уже сформировал состав отряда, проверил людей, узнал, что это все смелые ребята — таежники, сахалинцы, охотники, рыбаки и приискатели. Кроме одного человека, который кажется ему малоподходящим — человек он не таежный, какой-то дьячок-расстрига или бывший монах, любит выпить, но отличный повар, умеет варить каши, разводить костер, жарить мясо и печь лепешки из муки, а выпивать ему все равно не придется, спиртного у нас не было. Мы решили оставить его в отряде. Кроме того, Холкин уже договорился в ревштабе, что нам дадут опытного проводника, он и доведет нас по таежным тропам до побережья Охотского моря, что нам дадут небольшой обоз из вьючных оленей, он и понесет продовольствие и разные военные боеприпасы. Винтовки же понесем мы сами на плече, на ремнях.