Жизнь и труды Пушкина

«Египетские ночи». — Связь с ними: а) «Одной главы из романа», напечатанной в альманахе «Сто русских литераторов»; b) начала повести в форме светской беседы; с) отрывка о писателе — светском человеке; d) повествования о Петронии, из древней римской жизни. — Текст самого повествования. — Программа его, стихотворения, в него вошедшие, стихи «Поредели, побелели…». — Заключение о «Египетских ночах».

«Пиковая дама» произвела при появлении своем в 1834 г. всеобщий говор и перечитывалась, от пышных чертогов до скромных жилищ, с одинаковым наслаждением. Общий успех этого легкого и фантастического рассказа особенно объясняется тем, что в повести Пушкина есть черты современных нравов, которые обозначены, по его обыкновению, чрезвычайно тонко и ясно. То же самое видим и в «Египетских ночах», но они уже здесь подчинены глубокой поэтической мысли. Впечатление, производимое «Египетскими ночами», так полно и сильно, что должно возбудить само собой исследование читателя, отдающего отчет в своих чувствах. Всякий, кто внимательно рассматривал это небольшое образцовое произведение, вероятно, заметил, что все его краски и все его очертания необычайно глубоко продуманы, строжайше взвешены и оценены предварительно и потом уже воспроизведены в минуту вдохновения, сообщившую всем им свежесть, блеск первого впечатления. Действительно, такова история создания «Египетских ночей».

Для того чтобы ввести стихотворение свое «Чертог сиял: гремели хором…» — или, лучше, поэтическое изображение древнего предания в современную эпоху, столь противоположную нравам языческого мира, Пушкин начинал много повестей. Из противоположности понятий, какая должна была оказаться между взглядом древних на известный предмет и нынешними требованиями вкуса и приличий, хотел он извлечь сильный романический эффект. Он начал повесть из светской жизни, которая напечатана была в альманахе «Сто русских литераторов 1839 г.» под заглавием «Одна глава из неоконченного романа» и в посмертное издание его сочинений не попала. Не докончив своей повести, Пушкин перешел к разговору, который сохраняется в бумагах его и не может быть приведен здесь по сбивчивости и запутанности рукописи. — Вот его начало:

«Мы проводили вечер на даче у княгини Д.

Разговор коснулся как-то до m-me de Stael[245]. Барон на дурном французском языке очень дурно рассказал известный анекдот — вопрос ее Бонапарту: кого почитает он первою женщиною в свете, и забавный его ответ: «Ту, которая народила более детей» («Celle qui a fait le plus d’enfants»).

— Какая славная эпиграмма! — заметил один из гостей.

— И поделом ей! — сказала одна дама. — Как можно так неловко напрашиваться на комплименты?

— А мне так кажется, — сказал Сорохтин, дремавший в гамбсовских креслах, — мне так кажется, что ни m-me de Stael не думала о мадригале, ни Наполеон об эпиграмме. Одна сделала вопрос из единого любопытства, очень понятного, а Наполеон буквально выразил настоящее свое мнение. Но вы не верите простодушию гениев.

Гости начали спорить, а Сорохтин задремал опять.

— Однако в самом деле, — сказала хозяйка, — кого почитаете вы первою женщиною на свете?

— Берегитесь, вы напрашиваетесь на комплименты.

— Нет, шутки в сторону.

Тут пошли толки. Иные называли m-me de Stael, другие Орлеанскую деву, третьи — Елисавету, английскую королеву, m-me de Maintenon, m-me Roland[246] и проч.

Молодой человек, стоявший у камина (потому что в Петербурге камин никогда не лишний), в первый раз вмешался в разговор:

— Для меня, — сказал он, — женщина самая удивительная — Клеопатра.

— Клеопатра! — сказали гости, — да, конечно… однако почему ж?..»

Можно прибавить к этому, сколько позволяет состояние рукописи, что из толков о Клеопатре Пушкин хотел извлечь именно тот контраст, о котором задумал, но он бросил разговор свой неконченным, как и отрывок, напечатанный в альманахе «Сто русских литераторов», да вскоре бросил он и самую мысль, подавшую повод к сочинению их. Он перешел к другому и более художественному роду противопоставления картин, именно к огненной импровизации бедного заезжего итальянца в виду блестящего общества его спокойных и взыскательных слушателей. Самый переход этот был сделан, однако ж, не без одного посредствующего звена. «Египетским ночам» предшествовал еще один опыт, именно мастерское изображение писателя — светского человека, некоторые черты которого приняты были потом и в повесть. Опыт этот под именем «Отрывка» и с объяснительным примечанием П. А. П[летнева] напечатан был в посмертном издании. Так наконец образовались «Египетские ночи» в их изумительной оконченности и отделке.