Жизнь и судьба: Воспоминания

Помню, как мама с жаром рассказывала, что они, гимназистки, вопреки запрету, вывесили портрет Толстого в классе в красных цветах и лентах, когда Толстой скончался [101]. Опасная вещь такой урок просветительства, который я получила. Хорошо, что из моих ученых разъяснений никто ничего не понял, да и дела никому не было до какой-то грозы и бури средь жаркого лета, среди дынь и арбузов, винограда и персиков. Тем и кончилось. Но я запомнила этот эпизод на всю жизнь.

А потом мы уезжаем в открытой машине. Едем в ночь, чтобы не мучиться от жары, — сначала через степи, а потом поднимаемся в горы.

Спать совсем не хочется. Видим, как при свете фар перебегают нам дорогу лисицы и зайцы. С ними никто не считается, никаких суеверий, иначе не доедешь до цели, до долгожданного Гуниба. Поднимаемся все выше в горы, дорога петляет, иначе не взберешься на такую высоту. А рядом с дорогой вода, обязательная горная река, одна из многочисленных Койсу. Здесь она называется Аварская Койсу. В нее бегут бесчисленные потоки и ручьи, а в них падают с высоты водопады. Прохладой веет от этой водной завесы, но и она не спасает. Какая благодать охватывает! Едем — все ближе, ближе, вверх, вверх — машина урчит, ей тоже тяжело, но вот видны и крепостная стена, и ворота, настоящие крепостные, — романтический сон наяву.

А у самых ворот прямо из стены бьет удивительный источник. Он называется Офицерским. С ним рядом — стакан, для путника. Но и стакан выпиваешь с трудом. Все говорят, что это особая, тяжелая вода, но вкуса необычайного.

Наконец, вот и мы у белого, скромного двухэтажного дворца над пропастью, в окружении цветов. Его в конце XIX века построили для больного чахоткой великого князя Георгия, сына царя Александра III и Марии Федоровны, брата Николая, будущего императора Николая II [102]. Гора Гуниб славится сухим климатом и солнечными днями, никаких ветров, солнце сияет даже зимой, не хуже Швейцарии. Однако несчастному больному Георгию ничто не помогает. Он скончался в Аббас-Тумане, несмотря на ухищрения знаменитых врачей.

Папе отвели на втором этаже парадные комнаты, мы с мамой на первом этаже. Однако папа переселился к нам ближе, парада он не терпел. Потом эти комнаты займут Михаил Моисеевич Каганович с красавицей-дочерью (брат Кагановича, был связан с авиационной промышленностью, погиб во время репрессий) и Нажмутдин Самурский, который в это время первый секретарь Дагестанского обкома партии.

Если до приезда высоких гостей все отдыхающие (правда, их было очень мало) собирались в огромной столовой с огромным буфетом и таким же огромным столом, табльдотом, стеклянные двери которой прямо выходят к цветникам над пропастью и водопаду, то теперь общество разделяется. Одни, почетные, — обедают наверху, другие внизу. Наш отец, конечно, обедает вместе со всеми, а наверх уходит побеседовать, поговорить, послушать музыку и пение. Зато работы славному повару Амбарцуму (его когда-то по Владикавказу знала мама) прибавляется: каждый день он режет барашков и телят, складывая головы несчастных, с печальными остекленевшими глазами, в ряд на полках, и я боюсь проходить мимо этого лобного места, но сестра Миночка бесстрашно смотрит на эти несчастные головы [103]. Когда в Гунибе закрывают ночью старинные ворота, то, как говорится, даже курица не может туда проникнуть. Гуниб — крепость, вознесшаяся над бездной. Нет места дороже по воспоминаниям. Именно в то лето 1934 года мы много делаем походов пешком или на «линейках» и лошадях по окрестным аулам. Бывало, уже все собрались, уже едем, а отца все нет и нет. Взрослые успокаивают, говорят, что он занят, доканчивает работу, но догонит нас по дороге. И действительно, смотрим, вдруг откуда ни возьмись, с уступов горного склона, легко перепрыгивая через камни, особой, свободной, мягкой горской походкой, ничуть не горбясь, а наоборот, выпрямив стан, спускается отец, и всегда какой-то стебелек в руках или прутик. И действительно нагоняет нас по какой-то короткой дороге напрямик. А то во время прогулки отец иной раз станет под водопад. Отец — атлетического сложения и принимает своеобразный душ, который награждает его даже синяками. Сама свидетель.

Разве забудешь дорогу в Хиндах вдоль журчащего ручейка или в соседний аул, Чох, на пасеку, где мы с восторгом едим удивительно вкусное блюдо — свежие огурцы с медом?!

В Хиндах я бы и сейчас показала дорогу: иди себе и иди вдоль неутомимого ручья и придешь в этот не совсем похожий на другие аул. В нем есть улицы, настоящие туннели, дома соединяются перекрытиями один с другим, и ты идешь как будто по крытому коридору. В Хиндах мы идем пешком.

На высокогорные луга едем, и мама в темно-синем с белыми горошками платье, с белыми кружевами, коралловыми сережками под красным зонтиком, еще молодая, веселая, спасается от быка. Как известно, быки не выносят красного цвета. Папа недоволен и делает выговор легкомысленной маме, пренебрегающей опасностью. Быка оттаскивают пастухи.