Жизнь и судьба: Воспоминания

Говоря о том, что «всякое имя нечто значит», Алексей Федорович бесконечно углубляет эту мысль (что особенно характерно для него в плане общественных и личных связей человека), признавая, что без слова и имени человек «асоциален, необщителен, не соборен… не индивидуален», являясь чисто животным организмом. Несколько раз на страницах книги в духе античного жанра энкомия встречается похвала слову. «И молимся мы и проклинаем через имена… И нет границ имени, нет меры для его могущества. Именем и словом создан и держится мир… Именем и словом живут народы, сдвигаются с места миллионы людей, подвигаются к жертве и к победе глухие народные массы. Имя победило мир» [240].

Идеи книги А. Ф. Лосева вполне современны, и такие ее категории как «структура», «модель», «знак», «символ», «миф» не только перекликаются, как это теперь видно, с его поздними работами 1960–1980-х годов по языку, но устремлены в будущее [241]. Ученый с полным правом мог сказать, что он почти первым в русской философии диалектически обосновал слово и имя как орудие живого социального общения и вскрыл живую и трепещущую стихию слова.

Исследование имени в книге идет, как это свойственно автору, логически чрезвычайно последовательно. А. Ф. Лосев недаром признавался в одном из писем жене (из Белбалтлага в Сиблаг 11/III-1932): «В философии я логик и диалектик» [242]. Логикой и диалектикой пронизана вся книга, именно потому что «диалектика — ритм самой действительности», диалектика есть «непосредственное знание», диалектика есть «окончательный реализм», диалектика есть «абсолютная ясность, строгость и стройность мысли», это «глаза, которыми философ может видеть жизнь» [243].

А. Ф. Лосев считал себя не только логиком и диалектиком, но и «философом числа», полагая математику «любимейшей» из наук (письмо 11/III-1932) [244]. Он тесно общался с великими русскими математиками Д. Ф. Егоровым и Н. Н. Лузиным, близкими ему не только в связи с наукой, но и глубоко мировоззренчески [245]. Не забудем, что и супруга Алексея Федоровича была математиком и астрономом, ученицей академика В. Г. Фесенкова и профессора Н. Д. Моисеева; помощница Алексея Федоровича в его научных трудах, она целиком разделяла его взгляды. Известно, что Алексей Федорович серьезно занимался рядом математических проблем, особенно анализом бесконечно малых, теорией множества, теорией функций комплексного переменного, пространствами разного типа. Он мечтал написать книгу по философии числа, вспоминая свою «Философию имени». И не только опубликовал «Диалектику числа у Плотина», но ряд математических идей вошли в его большой труд «Античный космос и современная наука». Уже в 1930–1940-е годы Алексей Федорович написал «Диалектические основы математики». Рукопись вместе с важным предисловием В. М. Лосевой и совершенно неожиданно найденным ее завершением (оно считалось утерянным) появилась в печати только в 1997 году [246].

Мысли о единении философии, математики, астрономии и музыки, столь характерные для античной культуры, никогда не покидали ученого. Задумывая в лагере книгу «Звездное небо и его чудеса», он хочет, чтобы она была «углубленно-математична и музыкально-увлекательна… хочется музыки… с затаенной надеждой я изучаю теорию комплексного переменного… И сама-то математика звучит, как это небо, как эта музыка». Математика и музыкальная стихия для него едины [247]. Вот почему единство философии, математики и музыки воплотилось Алексеем Федоровичем в книге «Музыка как предмет логики», над которой он работал будучи профессором Московской Государственной консерватории, где сблизился с известными музыкантами, композиторами и теоретиками (А. Б. Гольденвейзером, Г. Г. Нейгаузом, Н. Я. Мясковским, Н. С. Жиляевым, Г. Э. Конюсом, М. Ф. Гнесиным и другими). Но, как мы знаем, самые ранние работы Алексея Федоровича тоже посвящены музыке и философии так же, как и самые поздние, в годы 1960–1970-е (например, «Проблема Вагнера в прошлом и настоящем», «Исторический смысл эстетического мировоззрения Вагнера», «Основной вопрос философии музыки»).

Самое важное, по Лосеву, это наличие чистого музыкального бытия, в котором бесформенность и хаотичность формы имеют особую оформленность. Чистое музыкальное бытие — слияние противоположностей, вечная изменчивость, самопротиворечие, противоборство, данные как жизнь. Музыка — это длительное изменчивое настоящее, которое творит будущее. Главное состоит в том, что музыка основана на соотношении числа и времени. Она не существует без них, ибо она есть выражение чистого времени. А время, в свою очередь, объединяет «длящееся и недлящееся». Но ведь «без числа нет различения и расчленения, а следовательно, нет и разума» [248]. «Музыка и математика — одно и то же» в смысле идеальном [249]. Отсюда — вывод о тождестве математического анализа и музыки, где происходит прирост бесконечно малых изменений, непрерывная смысловая текучесть. Как и в учении о множествах, в музыке многое мыслит себя как одно, единичности мыслятся как нечто целое.