Жизнь и смерть в аушвицком аду

Когда палач и жертва находятся по разные стороны плахи, это хотя бы понятно. «Зондеры» же были принуждены соучаствовать в конвейере убийства и выполнять задания, о которые немцы, представители народа-господина, сами не хотели мараться. За это они оставляли их на некоторое время номинально живыми. Но, оставляя в живых бренные тела своих подручных, эсэсовцы тем вернее брали в заложники и убивали нечто большее — их души.

Члены «зондеркоммандо» были самыми информированными заключенными во всем лагере и потому — самыми охраняемыми и самыми обреченными. По поводу своей судьбы они не строили никаких иллюзий и прекрасно понимали, что принадлежность к «зондеркоммандо» — не что иное, как разновидность смертного приговора, но с временной отсрочкой приведения его в исполнение и без указания точного срока.

Иными словами, то, за что они боролись своим каждодневным трудом, было даже не жизнью, а всего лишь отсроченной смертью.

Так что же тогда двигало ими? Природное жизнелюбие? Надежда на чудо? Или универсальный принцип, раньше всех и лучше всего сформулированный в ГУЛАГе: «Умри ты сегодня, а я завтра!»?

Уничтоженный крематорий: смысл и цена одного восстания

Не дадим вести себя, как овцы на заклание!..

Аба Ковнер, Вильна, 1 января 1942 г.

Мы, зондеркоммандо, уже давно хотели покончить с нашей страшной работой, навязанной нам под страхом смерти.

З. Градовский

Побеги и самосуды

Как непосредственные носители главного людоедского секрета Третьего рейха члены «зондеркоммандо» априори были больше других обречены на смерть, чем сжигаемые ими люди. Но четких инструкций, предписывающих сменять «зондеркоммандо», скажем, каждые четыре месяца или полгода, не было — иначе бы немцы их строго исполняли, а в самих акциях исполнения прослеживалась бы более строгая периодичность, нежели это было на самом деле.

Впрочем, по свидетельству Хёсса, существовало распоряжение А. Эйхмана, согласно которому рядовых членов «зондеркоммандо» полагалось ликвидировать после каждой большой акции[238]. В слове «большой» и было их спасение, ибо калибры акций определялись на месте. Акции же были каждый день, стали рутиной, и менять опытных профессионалов на рядовых необученных при таком раскладе не было никакого смысла. Наоборот, при усилении «акций» требовались дополнительные рабочие руки. Немцы, конечно, ценили их опыт[239] — живые они были им все же полезнее, чем безвредные мертвые; да и обучать новеньких в самый разгар перенапряжения с ликвидацией венгерских евреев было некогда и себе дороже.

И если ротации, то есть массовые смены составов «зондеркоммандо», и происходили, то совершенно по другим причинам и непредсказуемо непериодически. Самое важное, что такая угроза и так висела над ними каждый день, каждый час и каждую минуту.

Отсюда тактика, она же стратегия, самой «зондеркоммандо» — выбрать момент, восстать, вывести из строя печи и газовни, перерезать проволоку и прорваться за пределы лагеря, а там, а там — на волю! В Татры, в Бескиды, например! К партизанам!

Иными словами, достойной целью восстания представлялся именно массовый и успешный побег. То же самое, к слову, было и в других лагерях смерти — в Треблинке и Собиборе.

Удачные побеги становились спасением для отдельных людей, но со временем возникла и окрепла решимость поднять такое восстание, которое дало бы возможность бежать большему числу узников. Поэтому в высшей степени недобросовестны попытки приуменьшить значение как побегов, так и восстания утверждениями типа: да они же «спасали свои шкуры»! да они же хотели «всего лишь» убежать — как будто другие восстания имели своей целью взятие Берлина![240]

Кстати, о побегах. Согласно данным Т. Ивашко, их было зафиксировано 667, из них еврейских 76, то есть чуть больше 10 %[241]. Еврейские побеги были потому сравнительной редкостью, что шансов на успех у них практически не было. Без больших надежд на сочувствие и помощь со стороны окрестных поляков у евреев (даже у польских) серьезных шансов уцелеть не было. Местное польское население охотно помогало польским беглецам, неохотно, но все же помогало — русским, а еврейских, как правило, выдавало или, если за этим таилась хоть какая-то выгода, грабило и убивало само.

Лучше всего о преобладающем у поляков отношении к евреям говорил тот характерный жест, которым они повсеместно и глумливо встречали и провожали эшелоны с евреями, — провести ладонью по горлу, словно ножом — бжик-бжик. «Конец вам, евреи, конец!» — вот что означал этот жест, а вовсе не «предупреждение евреев об опасности», как столь же дружно, но с безнадежной неубедительностью пытались «объяснить» Ланцману те же самые поляки, но спустя 30 лет[242].

А о том, как на самом деле воспринимался этот жест теми, кому он был адресован, написал Градовский: