Жизнь и смерть в аушвицком аду

Открыв бутылку, он вынул стопку листов бумаги в клеточку, хорошо сохранившихся и сложенных в восьмеро, как будто это письмо. На самом верхнем из листов стоял адрес Польского Красного Креста (ну разве не поразительно, что бутылку нашел сотрудник именно этой организации?!), а на его обороте — собственно почтовый адрес лица, которому предназначалось письмо: адрес где-то во Франции.

Остальная бумага была исписана мелкими строчками на французском языке: то было будничное письмо мужа жене, в котором он описывал свою трагическую судьбу и переживания человека, волею судеб работающего в чудовищной «зондеркоммандо» при крематории. Он ясно осознавал, что вскоре погибнет, как погибли уже многие его товарищи, и отдавал жене свои последние распоряжения. Он, в частности, просил ее как можно скорее выйти замуж и ни при каких обстоятельствах не возвращаться и не приезжать в Польшу[1022].

А. Заорский сохранил письмо и передал его в марте 1945 года во французскую миссию в Варшаве. 10 февраля 1948 года французский министр по делам бывших военнопленных и жертв войны передал машинописную копию этого письма председателю Союза бывших узников концлагеря Аушвиц во Франции[1023], а в 1967 году Государственный музей Аушвиц-Биркенау в Освенциме получил фотокопии этой машинописи и сопроводительного к ней письма из упомянутого министерства.[1024]

Только после этого удалось установить личность писавшего: им был Хаим Герман — польский еврей, родившийся 3 мая 1901 года в Варшаве и переехавший в начале века во Францию. Сам по себе французский язык, которым написано это письмо, не слишком хорош, что совершенно нормально для эмигранта в первом поколении[1025]. Однако интересно, что Герман не стал писать жене на идише, полагая, по-видимому, что тáк у письма просто больше шансов достичь адресата во Франции. Жил он, возможно, в Париже, в доме 65 на рю де Монтре[1026].

2 марта 1943 года его депортировали из Дранси в Аушвиц, куда он прибыл 4 марта 1943 года. Он получил № 106 113 и был зачислен в «зондеркоммандо». Уже при разгрузке их эшелона № 49 в составе 1132 человек были первые мертвецы и сошедшие с ума, около ста человек были отобраны для работы, остальные — на смерть. С тем же самым транспортом в Аушвиц прибыли и также попали в «зондеркоммандо» упомянутые в письме Давид Лахана, торговец кожами из Тулузы[1027], а также не упомянутые Яков (Янкель) Гандельсман и Иосиф (Йосель) Доребус, он же Иосиф Варшавский[1028]. Ко времени написания письма, то есть спустя почти 21 месяц пребывания Германа в Аушвице, из той сотни в живых оставалось всего двое.

На служащей нам оригиналом машинописной копии письмо отчетливо датировано 6 ноября 1944 года. Но, судя по упоминанию начала демонтажа Крематория II, начавшегося только 25 ноября, написано оно скорее 26 ноября 1944 года. То есть, весьма вероятно, за несколько часов до смерти автора, ибо 26 ноября состоялась последняя селекция, унесшая жизнь и Лейба Лангфуса, чьи последние записи датированы этим же днем. Это объясняет и то, что письмо лежало в простой бутылке — ничего другого, более стойкого против времени и сырости, под рукой в эту минуту, видимо, просто не было. В то же время, пролежав так — не в земле, а под снегом, в куче пепла и мусора, — не больше 10–12 недель, оно, похоже, неплохо сохранилось.

Точная дата — не единственная загадка, которую ставит письмо Хаима Германа. Ведь оно не просто письмо, а как бы и ответ на другое письмо, полученное от жены и дочери в начале июля! Неужели евреи — узники лагеря смерти, да еще члены зондеркоммандо! — могли переписываться со своими домашними, — и тоже, надо полагать, не арийцами?!..

В сущности, да: каждый зарегистрированный узник любого немецкого концлагеря был вправе дважды в месяц получать и писать письма своим родным. При этом принимались письма, написанные исключительно на немецком языке, причем как можно более стандартными фразами, — письма цензурировались.

А М. Нижли сообщал даже о навязывании узникам в июне-июле 1944 года почтовых карточек с обратным адресом «Am Waldsee» вместо Аушвица или Биркенау[1029]. Уж не таким ли образом случилась и переписка в семье Германа? Но вероятней всего он изловчился просто передать его на воле с кем-то еще: напомним, что письмо написано по-французски, а не по-немецки.

И тогда — еще одна загадка! Откуда отозвалась на его открытку семья?.. Откуда-нибудь с юга — из Виши? Из Гурса?.. Или, может, все из того же Дранси?.. (Мы ведь даже не знаем, где именно во Франции Герман проживал до ареста).