Жизнь и смерть в аушвицком аду

Психологи говорят, что человек, когда он считает себя окончательно потерянным, без какого-либо шанса и какой-либо надежды, хотя бы и самой маленькой, уже ни на что неспособен, он уже точно как мертвец. Человек способен, энергичен, рискует, пока он думает при помощи взвешенного шага чего-то достичь, что-то этим выиграть. Напротив, когда он теряет последний шанс, последнюю надежду, тогда он уже ни на что не годен. Начинает думать, как бы совершить самоубийство […] (проблема для психолога). […] позволили вести, как телят, самые сильные, самые героические были среди нас были сломаны с той минуты, когда нас сюда привезли в […] все забрали и дали нам такие […] тюремные костюмы, нам стало просто стыдно, совсем […] были завернуты в чужое пальто […] еще в […] забрали […]

В разуме[933], которым человек обладает сам по себе, неважно бессознательно или осознанно, люди одержимы духовной волей к жизни, порывом жить и выжить. Как будто ты сам себя уговариваешь, что речь не о твоей жизни, речь не о твоей персоне, а просто ради общества, чтобы выжить, ради того, ради другого, для того, для другого, находишь тысячи предлогов. Но правда в том, что и самому хочется жить любой ценой. Хочется жить, потому что живешь, потому что целый мир живет, и все, что обладает вкусом, все, что с чем-то связано, в первую очередь связано с жизнью. Без жизни […] это чистая правда. Итак, коротко и ясно, если вас кто спросит, почему ты […], я отвечу ему […] это […] должен констатировать, сам я слишком слаб, пал под гнетом желания жить, чтобы уметь правильно оценить […] желание жить, но не […] идет

[…] почему ты выполняешь такую непорядочную работу, то, как же ты живешь, зачем ты живешь и чего ты хочешь достичь в своей жизни?.. […] В этом и заключается все слабое место […] нашей команды, которую я абсолютно не намереваюсь защищать в общем, как целое. Тут я должен признать, что многие из группы со временем настолько потерялись, что было просто стыдно перед самим собой, прямо забыли, что они делают, делая это, и со временем они к этому настолько привыкли, что просто удивительно […] к плачу и жалобам, что от […] но это совсем нормальные, средние […] по-простонародному совсем скромно […] против воли это становится повседневным, и привыкаешь ко всему. Тогда события уже не производят впечатления, кричишь, равнодушно наблюдаешь ежедневно, как погибают десятки тысяч людей — и ничего.

Очень большую роль в этом процессе привыкания играло то, что в первое время, в общем-то, нас, хефтлингов, не использовали ни для каких транспортов, когда люди еще были живы. Все выполнялось ими самими, двуногими собаками, и с помощью собак четырехногих. Члены командо только приходили каждый рано утром и находили уже бункеры, полные отравленными газом людьми, и еще полные бараки тряпья[934], но ни разу не встречали ни одного живого человека. Это психологически очень способствовало уменьшению впечатления от трагедии […].

Но находились и такие, которые ни под каким предлогом не позволяли себе подвергнуться влиянию привычки, чтобы это стало совсем просто и совсем рутинно. Понятно, профессиональные элементы, которые находились среди нас, например, очень религиозные евреи, как даян из Макова-Мазовецка[935] и подобные ему, верят […] так более благородные люди, которые ни в коем случае не хотели участвовать в игре сегодня жить, а завтра умереть. Я держался любой ценой. Первое время их влияние в командо было очень небольшим. Просто потому, что, насколько их было мало числом, их еще меньше было можно узнать, потому что они не были организованны. Они не представляли собой единую массу, поэтому они терялись в общей массе.

Это совсем не было понятно и те, которые […] к сожалению, было […] люди в таких условиях […] ко всему привыкли, что просто уже никого не должно касаться, что вокруг него творится, как будто это были совсем не люди. Только это достаточно характерное замечание, что при этих условиях, когда команда из 150 человек работала в открытом поле без забора, без цепи часовых, не более 4 постов охраняли нас в тяжелые темные длинные зимние ночи. Были такие времена, что один другого просто не видел за метр, а недалеко от нас, всего в нескольких десятках километров находились тысячи евреев, целые общины[936], но ни у кого не возникло и мысли бежать. Во-первых, чтобы не рисковать той самой жизнью, во-вторых, […] если бы что тут […] это просто потому, потому что страх перед немцем был так велик […] каждом шагу […] из командо, […] со всеми ними встречался, что это […] для них был вопросом жизни и смерти, чтобы работа была выполнена как можно лучше и чтобы, не дай бог, кто-то подумал о побеге, как, например, […] подозревали в мыслях о том, чтобы убежать сразу […] объяснялись с […]

<«Зондеркоммандо» в Биркенау: зарождение сопротивления>