Жизнь и реформы

Должен сказать, что в те весенние месяцы я не раз встречался и беседовал с Ельциным. Мы обсуждали весь комплекс возникавших тогда вопросов, и встречи проходили, как правило, в хорошей атмосфере. Но оказываясь перед телеэкраном или поднесенным к нему журналистским микрофоном, депутатами в Верховном Совете или выступая на собрании в Доме кино, Ельцин интерпретировал наши с ним беседы весьма своеобразно. Вероятно, у него было огромное желание показать всем, что перед ними победитель, ультимативные требования которого с покорностью приняты. Что в Кремле, в кресле Президента СССР, сидит человек, выполняющий указания Председателя Верховного Совета России.

Раз или два я отреагировал на это, сказав, что общественность должна знать, как проходят наши встречи. На них мы серьезно и по-деловому обмениваемся мнениями, никаких ультиматумов не предъявляется и не принимается. Он оправдывался, возражал, утверждал, что мне не совсем точно докладывают о его высказываниях.

В марте и апреле, в последующие месяцы не обошлось без «стычек» между союзным и российским руководством по разным поводам. Далеко не все в окружении Ельцина были настроены миролюбиво. А некоторые просто не могли остыть от «антицентристской» горячки. Взвинтили себя настолько, что продолжали, где можно, выступать с суровыми обличениями, клеймить президента. Но у меня сложилось впечатление, что все-таки в их «мозговом штабе» в то время возобладала линия на некоторое, пусть временное, «перемирие». Вот, мол, проведем шефа в российские президенты, станем полными хозяевами Белого дома, а там посмотрим.

Отдавая себе отчет в шаткости этого замирения, почти не сомневаясь, что экстремисты в «демократическом» лагере будут все время толкать Ельцина к возобновлению атак на Союз и союзного президента, я все же считал необходимым использовать эту передышку, чтобы довести наконец до практических результатов затянувшуюся работу над проектом Союзного договора. Мне казалось важным связать российское руководство обязательствами, которые ему было бы нелегко нарушить. Так родилось то, что получило затем название ново-огаревского процесса.

Ново-Огаревский процесс

Чтобы понять, насколько сложным и противоречивым было это сотрудничество, я хочу напомнить, что на Третьем внеочередном съезде народных депутатов РСФСР 30 марта Ельцин выдвигает свою программу и характеризует при этом действия центра как возвращение к курсу до апреля 1985 года. А спустя две недели в интервью «Известиям» отмечает: не правы те, кто утверждает, будто у него «непримиримый раскол» с Горбачевым; если речь пойдет о защите страны от правых, «мы объединимся».

Нет нужды говорить, что опасения перед угрозой фундаменталистов были небезосновательны. Если меня и моих единомышленников итоги референдума укрепили во мнении о необходимости довести до успешного завершения начатое преобразование государственного устройства страны (то есть превращения ее из унитарного государства в федерацию), то консервативные элементы в партии решили, что референдум дал мандат на сохранение Союза в прежнем виде, без каких-либо существенных изменений. При этом они просто игнорировали тот очевидный факт, что избиратели голосовали за сохранение Союза именно в связке с его преобразованием. Более того, поскольку проект нового Договора о Союзе суверенных государств был уже опубликован, люди сознательно высказались на этот счет, заведомо одобряя именно предложенный народу проект нового Договора.

Партийных руководителей в центре и на местах заботило, что власть буквально ежедневно и ежечасно перетекает из партийных структур в государственные, советские, не говоря уж о былом политическом влиянии КПСС. После отмены статьи 6 Конституции СССР партия еще долго оставалась де-факто руководящей силой общества, правила, так сказать, по инерции. Но без конца продолжаться это не могло. Сформировалась оппозиция с довольно жесткой программой, появились десятки других партий и организаций, наступавших на «владения» коммунистов и бравших под свой контроль те или иные слои и группы населения. Но вместо того чтобы сделать из этого должные выводы, научиться вести борьбу за массы, за свое положение в обществе, партчиновники, привыкшие считать свою власть данной чуть-ли не от Бога, винили во всем ЦК, Политбюро и в первую очередь, естественно, Генерального секретаря.