Жизнь и приключения Заморыша

– Я бы елку устроила. С подарками.

– Елку? Великолепно! – воскликнул я. – Вот отпущу ребят, и обсудим с правлением.

Чай, который приготовила Зойка, стоил доброго завтрака: были и яички, и колбаска, и селедочка. Правленцы притащили из класса парту, поставили ее к столу и уселись рядышком. С заботливостью если не материнской, то, по крайней мере, сестринской Зойка сделала ребятам бутерброды, размешала в стаканах сахар, вытерла Кузьке губы промокашкой.

– Что же, господа члены правления, будем устраивать елку? – спросила она после того, как я рассказал ребятам о ее затее.

– Будем! – единогласно решило правление.

– С песнями?

– А то как же!

– И с балалайкой, – добавил Кузя.

– А ты можешь на балалайке?..

– Можу. Я можу и гопака танцювать.

Наша беседа подходила к концу, когда во дворе заскрипели полозья и в кухню вошел отец Константин.

– Мир вам и я к вам! – сказал он, стряхивая с шапки снег. – Не был зван, но приидеши, ибо метется душа моя, аки белка в колесе. Не угостите ли отца своего духовного чашкой чаю? А чего покрепче я с собой захватил.

Когда ребята ушли, Зойка сердито спросила:

– Ты как узнал, что я здесь?

– А я не знал, – замотал головой отец Константин. – Ведать не ведал. Конь сам меня сюда привез.

– Если ты меня будешь выслеживать, – продолжала Зойка все так же сердито, – я архиерею пожалуюсь, а то и сама с тобой разделаюсь.

– Какую же ты наложишь на меня эпитимию, дщерь моя?

– Заставлю тебя поехать в город и там пойти со мной в маскарад.

– В маскарад?! – отшатнулся отец Константин. – Но… Но в какой же маске?

– Ты и без маски за дьявола сойдешь.

Отец Константин опустил голову. Потом поднял ее и с горящими глазами сказал:

– Пойду. С тобой, колдунья, в самый ад спущусь.

Зойка покачала головой:

– Эх, Константин… Извините, как вас по батюшке?

– Павлович. Но нас, иереев, по отчеству не зовут.

– А я вот назову. Константин Павлович, зачем вы народ обманываете? Ведь не верите вы ни в бога, ни в черта. Неужели вам не стыдно дурачить темных людей и поборами заниматься, отбирать у бедняка последний грош?

Что-то дрогнуло в лице священника.

– Без веры всякому человеку трудно жить, – вздохнул он. – А бедняку особливо. С ней ему и горе легче нести, и умирать не так страшно.

– Значит, вы, попы, обманываете людей для их же пользы.

– Не все попы неверующие.

– Но берут-то все?

– Берут все, – опять вздохнул священник. – Трудивыйся алтарю – от алтаря и питается.

– С живого и мертвого?

– С живого и мертвого.

– И ты берешь? – беспощадно допрашивала Зойка. – Ведь берешь же, берешь?

– Пощади меня, девушка, – с мольбой в голосе сказал отец Константин. – Если бы ты знала, как страшно сложилась моя жизнь. Ведь не об этом я мечтал в юности, не об этом!..

– А о чем же ты мечтал? Ну, скажи. Это любопытно.

Отец Константин приподнял рясу, вытащил из кармана брюк бутылку и поставил на стол.

– Вот-вот, – кивнула Зойка. – Народ дурманишь баснями о боге, а себя – коньяком. Так в сплошном дурмане и живешь. А какой бы из тебя добрый молодец вышел! И ста́тью взял, и лицом. Повернешься направо – что сизый орел, повернешься налево – что кречет.

Я хотел убрать бутылку со стола, но отец Константин выхватил ее у меня из рук, ударом донышка о ладонь ловко выбил пробку и налил полный стакан. Чуть поколебался и одним духом выпил все до дна.

– Это – для храбрости. О своей жизни я стараюсь даже не думать, не токмо говорить. И отец мой, и дед, и прадед – все попами были. Отдал меня батя в духовное училище. Из него, известно, прямая дорога в семинарию. Учился я в Екатеринославе, а там и пехотные, и артиллерийские, и всякие другие полки стояли. Как пройдет мимо семинарии какая-нибудь воинская часть под Егерский марш, как гляну из окна на идущего впереди роты офицера, так и взметнется у меня дух. Прыгнуть бы прямо со второго этажа на мостовую, чтоб отпечатывать шаг рядом с командиром!

Проучился я в семинарии четыре года, приехал на каникулы в деревню, в родительский дом, и бухнулся на колени перед отцом: «Отпусти, батя, меня в светскую жизнь, век за тебя буду бога молить, отпусти в юнкерское училище». Отец не сразу отказал: «Хорошо, говорит, проучись еще два года, пройди богословские классы, а там, если не передумаешь, вернемся к сему разговору». Обнадежил он меня, и принялся я в специальных двух классах одолевать и догматическое богословие, и богословие нравственное, и Священное писание, и гомилетику, и церковное пение. Прямо скажу, из души воротило все это, а зубрил, боялся, что оставят на лишний год. Кончил и опять бухнул перед отцом на колени: «Отпусти, батюшка, не неволь!» А он мне: «Как же я тебя отпущу, коли и приход тебе владыка уже наметил, и слово дал я отцу Предтеченскому обвенчать тебя с дочкой его Аришей. Чем не хороша! Образованная, епархиальное училище с золотой медалью окончила, да и собой приятная, бела, как просфорная булочка». А я в те поры, признаться, по уши был влюблен в одну гречаночку, Мельпомену Назарити.