Жизнь и искушение отца Мюзика

ЕСЛИ ХОТИТЕ ЗНАТЬ, я, должно быть, все еще люблю Мод, о которой сентиментально думаю как о моей старухе. Но как эту толстую старую женщину — у нее поредели волосы, она страдает от постоянных болей, особенно досаждает несчастное бедро — связать с той остро-чувственной красотой, которая покорила меня, привязала на всю жизнь, я не знаю. (Неужели она действительно поверила, что я звонил ей с Небес? Конечно нет. Должно быть, просто напилась.) Не стоит забывать, годы и меня не пощадили.

Мы некоторое время пользовались этими мерзкими штуками — презервативами, потом это стало случаться все реже — ни один из нас не любил их. Но Мод так и не забеременела. Не перст ли это Божий?

МЕЖДУ ТЕМ НА СТЕНЕ в Музыкальной комнате висит, как висело до нашего появления, украшенное миниатюрами проклятие, сочиненное и собственноручно начертанное Соломоном Фолшем, Пишем, в 1760 году по просьбе сэра Персиваля Била, антиквара и коллекционера.

Тому, кто похитит Книгу из этой Библиотеки. Пусть она превратится в горящую Головню в Руке его и покроет ее волдырями. Пусть его поразит Лихорадка, и пусть отсохнут его Детородные Органы. Пусть он исчахнет от неописуемой Боли, тщетно взывая к Состраданию; и пусть Несчастье переполнит Чашу его Жизни. Пусть не будет никакой передышки в его Страдании, даже в самый последний Момент Смерти. А потом пусть Книжные Черви беспрерывно терзают острыми зубами живые Внутренности его, Самого Злокозненного Червя, который потерял Рай и, не сумев умереть, разыгрывает лорда среди нечестивцев. И когда наконец он притащится к порогу своего последнего Обиталища, к своей заслуженной Каре в Долине Шеола, пусть его поразит безжалостное Пламя Геенны и поглотит на Веки Вечные.

Я напомнил Мод об этом грозном проклятии, которое висит передо мной на стене, напоминая и раздражая — единственная диссонирующая нота в гармонии моей любимой Музыкальной комнаты.

— Тебя это очень пугает? — спросил я ее.

— Это только слова, — ответила она, но побледнела.

— Да, слова, но сочиненные святым человеком.

— Да иди ты, он был просто старый еврей.

Должен сказать, это привело меня в замешательство.

Я часто собирался снять проклятие — оно беспокоит меня, причиняет мне неудобство. Но я не суеверен, совсем нет, и не хотел бы выглядеть суеверным, даже перед самим собой. Посетители часто спрашивают, почему проклятие не висит в библиотеке, для которой несомненно и предназначалось. Я всегда отвечаю, что оно занимало именно это место, когда я впервые появился в Бил-Холле. Я мог бы, конечно, переселить его в библиотеку, если бы захотел. Но я такой невротик (или католик? или, может быть, еврей?), что чувство вины, вызываемое этим предметом, полезно мне.

Спустя несколько месяцев Мод спросила, как я думаю, проклятие действует только как целое или же каждая его часть способна причинять отдельное несчастье, независимо от остальных. Она начала тревожиться о своих «детородных органах».

Часть третья

Memento, homo, quia pulvis es, et in pulverem reverteris[78].

Из проповеди перед началом мессы в среду на Страстной неделе.

Религия — это оскорбление для человеческого достоинства. С ней или без нее, были хорошие люди, делающие хорошие дела, и дурные люди, делающие дурные дела. Но религия требует, чтобы хорошие люди делали дурные дела.

Д-р Стивен Вейнберг, физик, Нобелевский лауреат.

Речь на собрании Американской ассоциации за прогресс науки, апрель 1999 г.

ПИСЬМО ТУМБЛИ было адресовано, как всегда, «Отцу Эдмону Мюзику, ТИ». Нет, я не Иезуит, и Тумбли не считает меня таковым. В первый раз он использовал свое «ТИ» целую вечность назад на открытке, которую прислал как-то летом из Рима, еще в студенческую пору. Возвратившись осенью в Париж, он объяснил за нашим столиком в «Лягушке», что имел в виду.