Жизнь и искушение отца Мюзика

Вы поясняете Троицу, строите замки из песка,
Попивая апельсиновый, выше всяких похвал, чай,
Расстраиваете арианина[35], кладя сахару три куска,
Пока дьявол не торопится утащить меня в свой рай.

Это звукорежиссер Браунинг. Он кое-что понял про лицемерие, испытав его на себе, — закончил У.К.

Эта шутка тоже редко упускается из бесед в нашей мужской компании. Он съел сэндвич за один укус.

— Кто-то стащил моих садовых гномов.

— Не может быть! — удивился я. — Ваших садовых гномов? Какому идиоту могло это прийти в голову? Не иначе как самому дьяволу.

— Да ну? Если так, я ему благодарен. Не было никаких сил терпеть проклятых тварей. Это Имоджин выпустила их туда. Я уже давно собирался избавиться от них. Чертова лень.

Я вздохнул.

У.К. взял еще один сэндвич и кивнул на листок в моей руке.

— Улавливаете суть? — спросил он наконец. — Беспричинное страдание есть зло. Это само собой разумеется. Если Бог допускает его, значит, Он не добр; а если Он не добр — Он не Бог.

Я бросил листок на стол.

— Послушайте, майор, вы могли бы придумать что-нибудь и получше.

— Что именно? — Никакого тика.

— Дайте подумать. Я не претендую быть хоть сколько-нибудь философом. Однако сделаю попытку. Это вероятностная теория? Способ проверки гипотезы, не так ли?

— Так точно. Если согласитесь, что ваш так называемый Новый Завет — неправдоподобная теория. Но можете ли вы что-нибудь возразить на это?

— Думаю, да. Правда, я успел забыть смысл некоторых элементов этого уравнения. Вы не могли бы мне напомнить? Н — разумеется, гипотеза; е — это… очевидное; к, дайте подумать, да, к — это фундаментальные знания или подтвержденные убеждения. Неплохо, неплохо. Так, У.К., и что дальше?

Он постарался скрыть свое разочарование, сделав вид, что внимательно разглядывает шахматные фигуры, расставленные в исходной позиции. Потом стал шумно прихлебывать чай.

— Предположим, что Н, моя гипотеза, заключается в том, что нет никакого смысла в беспричинном страдании (по отношению к отдельным случаям или примерам страдания); е — равноценно утверждению, что даже по глубокому размышлению не удастся обнаружить никакого смысла в страдании; и к — соответствует любым нашим подтвержденным фундаментальным убеждениям.

— Но мы можем проверить вашу гипотезу, только сопоставив ее с ее противоположностью — гипотезой теиста: причина страдания существует, но она лежит за пределами наших знаний. Позвольте обозначить мою гипотезу буквой Т. — И под его уравнением я написал собственное:

Теперь пришла моя очередь шумно отхлебнуть чай.

— Итак, что разумнее принять: Н или Т относительно е&к? Ответ зависит от того, какая из правых частей двух уравнений больше, вы согласны? Несомненно, Р(е/Т&к) больше, чем Р(е/Н&к). Ибо, если причина страданий существует, но лежит за пределами нашего понимания, тогда, конечно, даже самые глубокие размышления не помогут нам узнать эту причину.

— Это вы так считаете, — буркнул он раздраженно.

— Идем дальше. Даже если бы мы и нашли эту причину, она может оказаться ложной или просто иллюзией, так как моя гипотеза констатирует, что причина нам недоступна в принципе.

У.К. сосредоточился на шахматных фигурах.

— Всякая религия, которая чего-нибудь стоит, призывает своих приверженцев сражаться за веру. Так что вперед, мой друг. Я не убедил вас, вы не убедили меня. И вряд ли теорема Байэса поможет нам сдвинуться с начальной точки.

— Да, это так, — согласился майор.

И мы принялись за игру.

Если до сих пор позволительно верить во Фрейда — другого Бога, Который Обанкротился, — я бы сказал, что У.К. следует еще раз страстно уверовать, чтобы больше всего на свете ему захотелось пасть ниц перед Крестом.

Как может разумное творение верить в нелепости христианства? Как можно не видеть в истории Христа образчик бесчисленных языческих мифов, вековечную выдумку о принесенном в жертву божестве, его прославлении и воскресении? Как современный человек может верить этому нагромождению суеверий — первобытных, средневековых и всех последующих? Это загадка. Хотя — и дело здесь не в скромности — простая честность требует признать, что в течение всей истории католической Церкви было немало верующих мужчин и женщин, чей интеллектуальный уровень и душевная тонкость намного выше моих.

Епископ из Гиппона[36], или Фома Аквинский, или Томас Мор, или (возможно, лучший для меня образец) одна из последних канонизированных святых, мученица Холокоста Эдит Стайн[37], — каждый из них мог бы разбить в пух и прах мои жалкие сомнения. Что до майора, даже я способен развенчать его неубедительные инвективы.