Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

Но даже тогда, в восьмидесятые годы, было совершенно очевидно, что война с наркотиками проиграна, а суды были перегружены числом «наркотических дел». Между 1985 и 1992 годом число граждан штата Нью-Йорк, отправленных за решетку за преступления, связанные с наркотиками, увеличилось в пять раз – с 2000 до 10000. Та же тенденция прослеживалась и в общенациональном масштабе: число заключенных в Америке выросло на 400 процентов – с 200.000 в 1973 до 1.574.000 в 2013 году. Если сложить все цифры, то число заключенных составит 2,7 миллиона, если же добавить к этому числу людей, осужденных условно и взятых на поруки, то количество осужденных приблизится к семи миллионам человек, а это три процента населения США. Наше государство – самый крупный в мире тюремщик, наше население составляет 5 процентов от населения мира, но число наших заключенных составляет 25 процентов от общего числа заключенных во всем мире.

Суды, судьи, тюрьмы, полиция, приставы и все прочие звенья системы были захлестнуты этим цунами, сопровождавшимся переполненными камерами, нехваткой кадров, бумажной волокитой и другими проблемами, приводящими к задержкам рассмотрения дел и к судебным ошибкам. Однако в течение всех этих десятилетий такая политика означала, что эта истина оставалась недоступной для тех, кто мог ее изменить. Противостояние любому звену этой провальной политики означало «мягкотелость» в отношении наркотиков, а значит, было политическим ядом как для демократов, так и для республиканцев, которые стремились перещеголять друг друга в своей верности принципам тотальной войны с наркотиками.

Действительно, самым большим парадоксом этой наркотической войны был тот факт, что в 1988 году, когда я была арестована, Нью-Йорк стал кокаиновой столицей США. Когда этот наркотик стал распространяться по стране, большая часть торговли им, особенно на Восточном побережье, проходила через Нью-Йорк. В то время я сама была в этом бизнесе; я лично видела, как многие потребители кокаина, которым до этого приходилось покупать порошок и самим готовить вещество, пригодное для курения, стали приобретать готовый крэк, который теперь продавался на каждом углу в одном только Манхэттене.

В то время, когда я сильнее всего страдала от зависимости, рынок кокаина рос экспоненциально, причем в том штате, где в отношении кокаина во всю свирепствовали законы Рокфеллера. Это были очень суровые законы. Если бы драконовские законы действительно напугали торговцев и потребителей, то в Нью-Йорке эта проблема была бы давно решена. Став первопроходцами жестокого законодательства, мы должны были подавить эпидемию кокаиновой наркомании или по крайней мере смягчить ее удар.

То, что произошло нечто совершенно противоположное, – как и то, что конгресс принял федеральную версию законов Рокфеллера, направленных против крэка, в 1986 и 1988 годах, когда провал был уже очевиден, – явилось грустной констатацией того факта, что политика в отношении наркотиков была направлена отнюдь не на предупреждение или устранение связанных с ними проблем. При всем раздувании в СМИ наркотической угрозы, якобы надвигавшейся на средний класс (в одной только «Вашингтон Пост» за год с октября 1988 по октябрь 1989 года было напечатано больше полутора тысяч сюжетов о наркотиках, а в вечерних телевизионных новостях за один только месяц было 37 таких сюжетов), люди, которых уводили из залов суда в наручниках, были, в своем подавляющем большинстве, отнюдь не белыми из пригородов. На самом деле, крэк никогда не затрагивал пригороды с той силой, с какой он ударил по самым бедным кварталам.

Однако, когда белых подростков все же начали арестовывать и запирать в тюрьмы и исправительные школы, политики начали призывать к расширению программ уменьшения вреда, например, в виде пропаганды использования индивидуальных игл и доступности антидота налоксона на случай передозировки, а не к увеличению сроков тюремного заключения за употребление и торговлю. Активисты настаивают на усовершенствовании лечения, а не на ужесточении наказаний.