Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

К счастью, АСРЛ встречается в общей популяции с частотой, не превышающей 4 процента. Среди зависимых их доля действительно намного выше – 18 процентов тех, кто страдает расстройствами, связанными с употреблением наркотиков, и 9 процентов среди хронических алкоголиков. Эта доля выше среди мужчин (20 процентов), чем среди женщин (14 процентов), а среди зависимых, делающих себе внутривенные инъекции наркотиков, доля страдающих АСРЛ достигает 37 процентов, в особенности среди мужчин. Представление о зависимых как о эгоистичных, стремящихся любой ценой к удовольствиям и черствых людях сложилось именно благодаря этой группе. Однако подавляющее большинство зависимых не попадает в нее. Помимо того, 60–70 процентов лиц с АСРЛ не употребляют алкоголь и наркотики. Есть и другие расстройства, связанные с лживостью и склонностью к манипулированию, в частности пограничное расстройство личности, но только 16 процентов лиц, страдающих алкогольной или наркотической зависимостью, страдают также и этим расстройством. Зависимости разнообразны – и люди, приходящие к ней разными путями, требуют индивидуального подхода в лечении.

Что касается меня, то несмотря на то, что я часто не понимала чувств других людей, я никогда не была к ним безразлична: если я знала, что человеку больно, или вдруг понимала, что сделала или сказала что-то обидное, то мне становилось плохо. Если же речь шла о друге или члене семьи, то я испытывала сильнейшую тревогу до тех пор, пока мне не удавалось исправить ситуацию – пусть даже ценой самоуничижения и принятия на себя вины, хотя я и не всегда была виновата.

Я никогда не была склонна к макиавеллизму. Если мне было что-то нужно от человека, то я этого никогда не скрывала и часто выглядела при этом достаточно комично. Я никогда не была искушена в социальных навыках, у меня не было желания интриговать или играть чужими эмоциями. На самом деле мне было трудно поверить в то, что люди занимаются этим в реальной жизни, а не только в мыльных операх. Конечно, я могла дождаться, когда человек будет в хорошем настроении, чтобы о чем-то его попросить, но я всегда считала, что притвориться заинтересованной каким-то парнем только для того, чтобы заставить другого парня ревновать, есть невероятная низость. Мало того, меня всегда занимал вопрос о нравственной оправданности легкого флирта.

Однако у меня не было языковых средств для того, чтобы все это выразить, и поэтому я не могла придумать, как мне заставить Айрин понять меня. Для нее я была плохим человеком, каким я всегда очень боялась оказаться. В то время синдром Аспергера еще не считали официальным диагнозом. Единственное, что я знала, – это то, что я странная и обладаю избыточной чувствительностью. Я делала все, что в моих силах, чтобы быть образцовым пациентом, но это стремление не избавило меня от навязчивостей или необходимости как-то справляться с сенсорными перегрузками.

Однако мне было очевидно, что я должна подчиняться ее требованиям и терпеть пытку группового занятия, чтобы полноценно пройти курс реабилитации. Но меня одновременно продолжала мучить тревожность и навязчивое поведение. Очень часто я просто не могла сдержаться и убегала с занятия в туалет, когда мне становилось нестерпимо плохо. Когда Айрин грозилась исключить меня из программы, если такое повторится, я впадала в панику.

Слава Богу, что кому-то из руководства центра пришла в голову идея показать меня психиатру. Это отчасти решило мои проблемы. Психиатр, который со мной беседовал, был, очевидно, консультантом; он приходил только по вызовам, чтобы разбираться с особо трудными пациентами.

Сомневаюсь, что он бы выбрал меня для консультации сам, да и я не стала бы выбирать его в мои лечащие врачи. Единственное, что я могу о нем сказать: это был пожилой мужчина. Я находилась в его кабинете не больше пяти минут. Три минуты ему понадобилось на то, чтобы поставить мне диагноз биполярного расстройства, и сразу после этого он принялся выписывать мне литий. Не знаю, вызвали ли его просто для того, чтобы он поставил официальный штамп на диагноз, выставленный мне Айрин, или этот диагноз стал плодом его собственных рассуждений. Единственное, что я знаю, – это то, что это был самый короткий мой визит к врачу.

Надо признать, что я действительно могла произвести впечатление больной маниакально-депрессивным синдромом: я говорила очень быстро, и это могло показаться симптомом, известным в психиатрии как симптом «насильственной речи». К тому же этот диагноз просто напрашивался из-за моего частого плача и редко возникавшего воодушевления – мое настроение действительно было неустойчивым. Однако все это может быть и признаком наркотической абстиненции, а врач не дал мне достаточно времени на рассказ и не задал нужных вопросов, чтобы правильно оценить мое состояние. В результате я получила только рецепт.