Как уже было сказано в главе 2, первые антинаркотические законы в Америке были приняты в дымке расистского угара. Риторика агитации за их принятие была чисто расистской, а их поборники играли на страхе белых перед кровосмешением и потерей власти и влияния. Концепция враждебного «наркомана» использовалась для продвижения законов, соответствовавших расистским стереотипам.
Это неудачное применение антинаркотической политики в поддержку расизма не закончилось с введением сухого закона, но просто ушло в тень и снова вынырнуло в 1971 году, когда Ричард Никсон объявил войну наркотикам в рамках «Южной стратегии» Республиканской партии. Эта стратегия была нацелена на южных демократов, которые были недовольны своей партией из-за ее поддержки законов о равных гражданских правах. Потом эта программа была подхвачена Рональдом Рейганом. В его стратегии использовались такие ключевые слова, как «преступление», «наркотики» и «городские», которые были адресованы расистски настроенным избирателям и подавали им сигнал о том, что республиканцы «раздавят гадину» и будут проводить жесткую политику в отношении «черных». Как пишет Мишель Александер в своем бестселлере «Новый Джим Кроу», избирательное ужесточение законов о тяжелых наркотиках – это новый и, по видимости, законный способ сегрегации, подавления и уголовного преследования чернокожих американцев.
Глава 14
Проблема дна
Не успеете вы подумать, что уже достигли дна,
как под вашими ногами обнаружится люк.
Когда отец внес за меня залог и мы вышли на улицу, в его глазах я увидела слезы, хотя он изо всех сил старался их скрыть. Было утро 14 сентября 1986 года. В последний раз я видела его за несколько недель до того дня, и за это недолгое время он сильно постарел. Заядлый курильщик, он закурил сигарету, как только мы сели в его потрепанный автомобиль. Мы обнялись, и я физически ощутила, как ему больно.
В камере я провела всего трое суток, но эти дни показались мне вечностью. Тюремный врач, лечивший мой отит, сказал мне, что я недостойна учиться в Колумбийском университете; но меня поразила доброта моих сокамерниц, многие из которых были в гораздо худшем положении, чем я. Все эти три дня отец искал поручителя для залога и адвоката.
После моего освобождения отец сразу повез меня в закусочную, где я от души вгрызлась в оладьи, стараясь не думать о том, что со мной произошло. Как вегетарианец (да-да, я внутривенная наркоманка-вегетарианка!), я не могла нормально питаться в тюрьме. Тамошняя еда в основном состояла из сосисок с белым хлебом – этим хлебом я и питалась. Мне было страшно стыдно; я чувствовала себя последней дрянью. Все, все в моей жизни пошло криво. Но понимание этого ничуть не остудило тягу к наркотикам; на самом деле она даже стала еще сильнее. Все мои прочие одержимости поблекли и отступили на задний план; весь пыл, с которым я отдавалась своим интересам, был теперь направлен на героин.
У меня не было физической зависимости от опиатов. В день моего ареста я сделала себе единственную инъекцию после нескольких месяцев воздержания. Но это не имело никакого значения. Воображение рисовало мне таблетки дилаудида, лежавшие в моей квартире. Полицейские их не нашли, хотя они лежали в том же шкафу, что и конфискованные деньги. Я не могла дождаться того момента, когда вернусь домой, растворю таблетки и наконец уколюсь. Эта мысль заслоняла все остальные.
Отец отвез меня в изысканную квартиру моей тетки, где мама и баба Мардж обсуждали с ней мои проблемы. Это был один из самых безрадостных семейных праздников. Никто не знал, что говорить и что делать. Если бы я была больна раком, то они призвали бы на помощь своих друзей-врачей, чтобы сделать для меня все возможное. Но я страдала наркотической зависимостью, и это приводило их в замешательство.
Действительно, совсем недавно, в 2000 году, Том МакЛеллан, ведущий научный авторитет по лечению наркотической зависимости, признался, что, когда ему понадобилась консультация для назначения эффективного лечения зависимости его сына, даже он не знал, что делать. В настоящее время научно обоснованные способы лечения наркотической зависимости медленно пробивают себе дорогу, но в восьмидесятые годы о них не имели даже приблизительного понятия. Оглядываясь назад, я не перестаю удивляться, почему мои родственники не отправили меня сразу на реабилитацию, но в то время даже образованные и подкованные в медицине люди часто не знали, что делать. Наркотическая зависимость была чем-то неслыханным и непонятным.