Знающего человека так дешево не купить, но этот… Главное, посеять сомнения, а дальше он сам их растравит. Как нарочно, шторм не замедлил: через день или два сильный норд-вест нагнал тучи и поднял крутую волну. Не в силах уснуть, стукаясь поминутно всеми частями тела о стенки каюты, я радовался душою, представляя метания Возгряева. К утру непогода усилилась, и стало не до того. Брызги воды находили щели в стенах нашего с Тихоном узилища, корпус скрипел так страшно, будто вот-вот рассыплется. Если утонем — мне это будет расплатой за скупость. Последняя тимберовка делалась в Гамбурге, пять лет назад… Надо было еще раз в док поставить… Хотя, кто же знал?! Я не планировал такого дальнего плавания…
Чуть слышно за шумом бури, звякнул замок. Голландский подшкипер де Ренье, потомок французских гугенотов и старший призовой команды, вцепился в дверной проем:
— Капитан, сейчас не время для вражды… Вы лучше знаете свое судно, и русские матросы требуют вас… Иначе не слушаются. Даже на помпы не встают. Извините, граф: вам придется остаться…
— Врешь, братец. Матросы хотят видеть нас обоих. Так?
— Простите, Ваше Сиятельство. Я не могу…
— Без меня никто не двинется с места. Тихон, сядь!
— Ладно, только дайте слово чести…
— Хрен тебе! Кто беззаконно лишает свободы мирных мореплавателей, сам чести не имеет и ставит себя вне христианства. Пока шторм, никого не трону — а там видно будет!
В этот момент накатилась особенно большая волна. Пенный гребень обрушился на палубу, взбесившимся белогривым табуном пронесся по ней и походя внес подшкипера в арестантскую каюту. Если б не Тихон — приложило бы мордой об стенку.
— Черт с вами, Exzellenz! До окончания шторма еще дожить надо!
Мокрые с головы до ног, мы с Полуектовым буквально свалились на головы своих матросов, бесплодно сжимавших кулаки в смрадной темноте трюма.
— Здорово, братцы! Спаси Господь, что постояли за нас с капитаном. Афанасьич, командуй!
— Слушай, ребята! Кто в вящей силе — бегом на помпы. Антоха — ты со своими смени голландцев у руля и на палубе, а то с ног падают…
Тихон моментально приставил всех к делу. Де Ренье не мешал, равно как побежденная морскою болезнью стража. Вчерашние недруги превратились в единую команду, занятую борьбой за спасение.
Только я набирал камни за пазуху. В буквальном смысле, под видом поисков течи лазая по затопленному интрюму и выковыривая из балласта подходящие куски коралла. Харлампий таскал их на жилую палубу и тайком от голландцев прятал в увязанные матросские гамаки. Запасши сего оружия в достатке, мы с ним выбрались из недр корабля в обитаемую часть и в канатном ящике отыскали бледного, как смерть, Возгряева.
— Теперь понял, какую судьбу тебе ван Винкель уготовил? Меня слушай, не то пропадем. Где топоры и прочий корабельный инструмент? Надо иметь под рукой. Не исключено, что мачты рубить придется.
— Под замком в боцманской каморке, ключи у сержанта Бильдера.
— Добудь. На меня не ссылайся! Придумай уместный резон, ты же умный.
— Не извольте беспокоиться, уж немчуру-то как-нибудь обманем!
Буря, по крайней мере, не усиливалась — это уже было хорошо, потому что мы к ней притерпелись. Больших течей не обреталось: «Савватий» вбирал потихоньку воду всем своим ветхим корпусом, сотнями незаметных щелей. Рук для откачки теперь хватало. Держась за леера, вылез на палубу — там тоже несли вахту мои матросы, только рулевым остался голландец. Он уверенно держал курс по волне. Свирепый ветер напрягал до каменной твердости лишь два паруса: штормовую бизань и фока-стаксель, ликованные по всем шкаторинам, — но корабль мчался по бурному морю, как стрела.
— Ваше Сиятельство, вот! Токмо вернуть надо: я сказал, надобен инструмент помпу поправить…
— Боцман где? Семеныч! Ты у себя в кладовой без фонаря разберешься, на ощупь, так что пойдем.
Сжимая драгоценный ключ, полезли опять под палубу, во мрак и смрад. Опасаясь пленников, стража редко пускала их наверх, и нужду справляли в бадью. Еще в начале шторма содержимое оной расплескалось по сторонам. Твари ост-индские, я их это вылизать заставлю!
Собрали все, что может сойти за оружие, припрятали… Теперь — ждать! Пусть хоть немного поутихнет. Да и устал я, честно говоря. Матросы бодрей — они привычны к тяжелой работе и, в большинстве, моложе меня вдвое. Где там денщик? А, на помпе? Черт с ним…
— Харька?! Натяни гамак. Там, в дальнем углу, без камней который. Разбудишь, коли что важное.
И, наплевав на штормовую качку, мокрый и грязный имперский граф уснул сном праведника под рев бури и торопливое чавканье помп.
Мне снилась зима. Настоящая, русская, с морозом и снегом. Кибитка, запряженная лихою тройкой, весело мчится, раскачиваясь на ухабах, рослый возница свищет по-разбойничьи, без пощады охаживает лошадок кнутом. Оборачивается… Это же царь Петр! Да сердитый какой!
— Чего разлегся?! Почто я тебя приближал?! Ну-ка, полезай в хомут!
— Не полезу, я вольный человек и вовсе пассажир!
— Врешь, у меня этаких не водится! Ты конь, и должен ходить в упряжке!