Жизнь Гогена

Нет никаких сомнений, что Гоген этого письма никогда не получал. В противном случае можно себе представить, каким яростным посланием обогатилось бы его эпистолярное наследие! Письма Воллара к Гогену были пересланы во Францию вместе с остальными бумагами художника. Того, на которое ссылается Воллар, среди них нет. Да и судя по последним денежным переводам Воллара, его договоренность с Гогеном осталась в силе. «Что касается платы по двести франков за картину, — снова писал Воллар Монфреду 8 октября, — я надеюсь, Вы не думаете, что я объявил это задним числом».

Не будем в это углубляться. Воллару вскоре пришлось платить за картины Гогена куда дороже.

Между Монфредом и Метте завязалась оживленная переписка.

«Мой бедный Поль умер в обстоятельствах на редкость печальных, — писала датчанка 23 сентября. — Когда я год тому назад в последний раз была в Париже, мой друг Шуффенекер говорил, что Поль болен и несчастлив, но я не предполагала, что конец так близок!»

Метте выслала Монфреду доверенность, чтобы он мог сосредоточить в своих руках наследие «великого художника», «необычайного человека, который был моим мужем». Две публичные распродажи принесли: первая — 1077,15 франка, вторая — 1056,95 франка. К моменту своей кончины Гоген должен был Коммерческому обществу 1389,09 франка. Но вскоре пришли два чека от Воллара, а потом полторы тысячи франков, которые Фейе выслал Гогену, едва только получил отчаянный призыв художника, и на счету Гогена оказалось 1567,15 франка. Монфред обеспечил возвращение семье всех этих денег — общая сумма которых составила 4151,25 франка.

Кроме того, Монфред передал Метте произведения Гогена, которые у него хранились. Он взял на себя продажу некоторых из них — некоторые картины приобрел Фейе, который поспешил пополнить свою коллекцию.

«Мне все равно, — говорил Фейе, — будут ли эти полотна когда-нибудь стоить пятьдесят сантимов или сто тысяч франков. Они хороши, мне этого довольно». Цены на них, однако, не замедлили подняться, и виноградарь на это сетовал. «Ясное дело, если буржуа начнут покупать Гогена, то подорожанию конца не будет!» В коллекции Фейе оказалось двадцать картин Гогена, среди них такие шедевры, как «Желтый Христос», «Две таитянки» и «Те арии вахине».

Несколько лет спустя Монфред, посетивший Фейе, был удивлен, не увидев последней картины на ее обычном месте.

— Ох, понимаете, — сказал Фейе, — я так не хотел ее продавать… Вы же знаете, как я ею дорожил… Но что вы хотите? Пришел такой-то. Он во что бы то ни стало желал ее купить и предложил мне пятнадцать тысяч. Само собой, я отказался. — Пятнадцать тысяч! За «Те арии вахине»!.. Да вы что! Я не собираюсь ее продавать… Конечно, если вы предложите из ряда вон выходящую цену, тогда дело другое. — Сколько же? — Ну хотя бы тридцать тысяч. Тридцать тысяч? Вот они. — Ах, дорогой друг, вы знаете, как мне не хотелось ее продавать, но подумайте сами: теперь, выходит, моя коллекция не стоит мне ни гроша»[232].

Зато у Метте не было ни малейшей склонности к коллекционированию. Как пишет Рене Пюи, «Мадам Гоген, как только смогла, «реализовала» все, что досталось ей после мужа».

Весной 1907 года она провела две или три недели во Франции. Она привезла из Дании много полотен, которые у нее приобрел Воллар. Во Франции ей удалось получить от Фонтена рукопись «Прежде и потом», которая впоследствии была приобретена одним немцем.

Виктор Сегалан[233], которому случилось обедать в обществе Метте, вспоминал:

«Поль», — говорила она. Странно слышать, как эта женщина называет его «Полем». Она признает его величие, но считает его глубоко развращенным. Она, мол, выходила замуж за человека, благородного и честного, а на поверку оказалось, что это порочный и лживый дикарь. И тут, в особенности когда она начинает гадать, какая из женщин, грудями и животами которых увешаны стены у Фейе и Монфреда, заменила и вытеснила ее, она не знает, какими еще словами и гримасами выразить свое высокомерное отвращение. Она негодующе тычет во все стороны салфеткой, бичуя и сокрушая воображаемых ненавистных ей вахин. Но при этом она уверяет, что не ревнует: «Муж всегда говорил, что предпочитает меня всем остальным». Сомнительно, чтобы она понимала искусство Гогена. А теперь она ненавидит в нем мужчину… Она готова отвергнуть даже его имя…»[234]

В 1911 году, когда «все вопросы, связанные с наследством, были улажены»[235], Метте перестала писать Монфреду. В последнем письме от 7 декабря 1910 года она поднимала вопрос об издании «Ноа Ноа», которое собирался осуществить один немецкий издатель: «Принимая во внимание значение моего мужа в искусстве, я полагаю, что запросить две тысячи франков это совсем не много».

Монфред хотел, чтобы рукопись «Ноа Ноа» осталась во Франции. По словам Жана Луаза, ему пришлось «выдержать решительную борьбу — писать письма, протестовать, доказывать, чтобы ее сохранить». На «категорическое письмо»[236] одного из сыновей Гогена он ответил 22 декабря 1913 года: