Больше всех интересовал Чаплина в Англии романист Герберт Джордж Уэллс, «Всеобщую историю» которого он недавно прочел.
За обедом, с глазу на глаз, Чаплин сразу же начинает расспрашивать его о России и о Ленине, с которым романист встречался около года назад. Беседа стала известна лишь по осторожному отчету, данному о ней Чаплином.
Уэллс, социалист-фабианец, был сторонником постепенности. Он верил, что можно установить социальную справедливость при помощи одного только просвещения и вечерних курсов. Ленин в общем произвел на него положительное впечатление: он, безусловно, очень умен, даже очень одарен; но «кремлевский мечтатель» — утопист, увлеченный несбыточными мечтами. Ведь он надеется индустриализировать и электрифицировать страну, которую сначала еще нужно восстановить! Но словам Уэллса, попав в Россию, можно подумать, что попал в средние века: тиф и голод тысячами косили людей, одетых в лохмотья… Конечно, со времени его посещения Москвы дела несколько улучшились. Этот упрямец Ленин понял кое-какие истины. Новая экономическая политика казалась писателю первым решительным шагом к «подлинно свободному режиму», где многое будет, конечно, в руках частной инициативы. Но развитие будет, несомненно, очень медленным. Нет, Уэллс не советует Чаплину осуществлять задуманное им путешествие; в Москве уже с октября очень холодно. Лучше дождаться более теплого времени той поры, когда жизнь в России немного наладится.
После свидания с тем, кого Ленин считал типичным представителем мелкой буржуазии, Чаплин чувствовал себя несколько разочарованным, но все же его покорило радушие писателя, его прекрасные темно-голубые глаза. От путешествия в Москву Чаплина отговаривали многие друзья: кампания белых перьев возобновится еще с большей силой, если он будет упорствовать в своем намерении.
Следующий вечер Чаплин проводит в обществе романиста Томаса Берка, этого Диккенса бедняков, певца трущоб, автора «Рассказов о Лаймхаузе», у которого Гриффит взял сюжет своего знаменитого фильма «Сломанная лилия». Романист и актер бродят целый вечер по мрачным улицам Ист-Энда.
Внезапно Чаплин покидает Лондон за несколько дней до намеченного срока. Он решил посетить Париж.
Никто во французской столице не знал о его неожиданном приезде. Лишь несколько журналистов, извещенные в последнюю минуту, встречали его на Северном вокзале. Он останавливается в отеле «Кларидж» на Елисейских полях.
Париж снова пленяет Чаплина. Он проводит целую ночь без сна, гуляя по улицам.
«Какой город! — восклицает Чаплин. — Какая сила сделала его тем, что он есть? Кто мог создать эту страну вечного веселья? Этот лучший из городов — последнее слово наслаждения… И все-таки я чувствую, что-то случилось с ним, что-то такое, что французы стараются скрыть от меня под необычным оживлением, смехом и песнями..
…Мы идем по бульвару. Близится рассвет. Меня узнают прохожие и следуют за мной. На ступеньках церкви спит старуха нищая. Но она не кажется мне усталой и измученной. По лицу ее даже скользит тень улыбки… Это олицетворение Парижа, скрывающего свое горе за улыбкой…»
В Лондоне Чаплин был у себя дома; он знал, где находится Кеннингтон, Лэмбет, Лаймхауз и Уайт-чепл, знал, где можно увидеть рабочих и безработных. А здесь в ответ на просьбу показать ему настоящий Париж, его новые друзья — боксер Карпантье, карикатурист Ками, шумливая политическая деятельница леди Астор — ведут его на Монмартр.
Улица Бланш, улица Пигаль, такие тихие и провинциальные во времена перемирия, превратились в какой-то огромный ночной притон; сутенеры-корсиканцы и проститутки постоянно торчат в угловых бистро; женщины причесываются а ля Жанна д'Арк и носят короткие мешкообразные платья с едва обозначенной низкой талией. На этих улицах наслаждений старые и новые богачи выставляют напоказ свою крикливую роскошь. На смену махинациям с военными поставками пришли аферы восстановительного периода. Аристид Бриан возглавляет министерство, где заседают Лушер, прозванный «позолоченным», и Клотц (впоследствии осужденный за мошенничество), неизменно заявляющий ультрареакционной палате: «Боши заплатят».
Что ж! Раз будущее так надежно обеспечено, а революционное движение послевоенных лет колеблется и отступает, дельцы вправе предаваться повальному увлечению джаз-бандом, отплясывая уанстеп, тустеп, фокстрот, шимми, чарльстон. Оркестры — черные и белые — без устали играют модные песенки: «Пеликан», «Не хочешь платить налоги — прячь рояль», «Все они остригли косы». Глупая, навязчивая песенка, кажется, специально посвящена маленькому человеку: «Вот заиграл на саксофоне Шарло в кафе ночном, и дамы светские и бонны — все грезят лишь о нем».
Улица Пигаль заполнена народом: «художники в диковинных костюмах, длинноволосые поэты, мальчишки-газетчики, продавщицы цветов, американские туристы, парижские гамены, проститутки». И снова Париж представляется английскому актеру какой-то восточной столицей или даже столицей тропиков. Но радужный обман рассеивается. За Парижем прожигателей жизни и туристов ему открывается душа Парижа 1921 года.