Жизнь

Смешная история: когда у нас вышла первая пластинка, мы, по сути, еще пребывали в ранге клубной команды. Думаю, что на тот момент забитый Marquee – это был наш рекорд посещаемости. Но сингл худо-бедно вскарабкался в первую двадцатку, и как-то резко, за неделю или около того, мы превратились в поп-звезд. Тяжкое испытание для чуваков, у которых был один дежурный ответ: “А пошли они все, да ну их на хуй”. Не успели оглянуться, и на вас уже какая-то гусинолапчатая срань, и вы несетесь на гребне непонятной дикой волны – не волны, цунами. В одну секунду у тебя предел мечтаний – сделать сингл, а дальше – вот твой сингл, вот он уже в первой двадцатке, и вот ты вылезаешь перед камерами на “Благодари свою счастливую звезду”. Телевидение – о нем ни у кого даже мысли не было. Нас туда просто вышвырнуло. Учитывая, что мы вообще-то враги шоу-бизнеса, от такого уже хотелось притормозить: “Все, хорош, перебор”. Но до нас медленно дошло, что кое-какие уступки делать придется.

В такой ситуации нужно было решать, как себя вести. Пиджаки надолго не задержались. Может, для дебюта ход был хороший, но ко второй пластинке вся такая фигня пошла побоку. В Crawdaddy начался такой вал, что Гомельский передислоцировал клуб под крышу заведения при Athletic Ground, регбийном стадионе Ричмонда. В июле 1963 года мы таки наконец выбрались из столицы. Первый раз играли не в Лондоне – в йоркширском Миддлсбро – и первый раз хлебнули сумасшедшего дома. Начиная оттуда и до 1966-го – три года – мы играли практически каждый вечер, точнее, каждые сутки – иногда по два раза за день. Отыграли тысячу концертов с хорошим гаком, почти встык друг к другу, почти без перерывов и дай бог с одним десятидневным отпуском за весь период.

Может быть, если бы в июле 1963-го мы приехали в Кембриджшир в лапчатых пиджаках и выглядели такими куколками, мы бы не вывели из себя местных самцов, которые собрались на танцы при Уизбичской зерновой бирже. Мы были городскими, и наша музыка – городская музыка. Но вы бы попробовали поиграть ее в Уизбиче в 1963-м с Миком Джаггером у микрофона. Реакция была непривычная. Все эти деревенские парни с совершенно реальной соломиной в зубах – зерновая биржа в жопе на болотах. И замес начался, потому что местная деревенщина, мужская часть, не могла смириться, что их девчонки вовсю визжат и таращатся на этих лондонских чмошников: “Ну чисто пидоры, фу, тошнит аж!” Заваруха оказалась добротная, и нам сильно повезло вовремя смыться. По величайшему совпадению в истории рок-н-ролльных мероприятий, в предыдущий вечер мы играли на дебютантском балу в пещерах Гастингса, который устраивала некая леди Лэмпсон. Стараниями Эндрю Олдхэма. Страшно пафосный народ, сливки общества – самая пенка, – которые устроили себе простонародную забаву в гастингских пещерах, где вообще-то довольно много места. И мы были номером развлекательной программы. Нам сказали, что, когда мы не играем, нужно не маячить и отойти в сторону кухни. За нами присматривали, но мы не дергались, держались как ни в чем не бывало, пока один из них не подошел к Иэну Стюарту и не сказал: “Послушай, тапер, можешь нам изобразить Moon River?” И тогда Билл его положил на пол – или как-то еще отделал, не помню. Лорд Лэмпсон, хотя, может, и какое-то другое сиятельство, разгневался: “Кто этот ужасный молодой человек?” Можешь играть на наших вечеринках, но мы будем обращаться с тобой как с черным. Меня это совершенно устраивало, я только гордился – в смысле, я обожаю, когда меня держат за черного. Однако Стю не повезло первому получить щелчок: “Послушай, тапер…”