Жизнь

Мы с Анитой уехали в Рим на остаток весны и лето в промежутке между обыском и судами – Анита снималась там в “Барбарелле”, где главную роль играла Джейн Фонда, а режиссировал ее муж Роже Вадим. В Риме жизнь Аниты вращалась вокруг “Живого театра” – знаменитой труппы анархо-пацифистов под началом Джудит Малина и Джулиана Бека, которая существовала уже черт знает сколько, но прославилась как раз тогда, в период уличного активизма и демонстраций. “Живой театр” был совсем безумным, экстремистским коллективом, его актеров часто задерживали за непристойное поведение – в одной пьесе они зачитывали перед народом список общественных табу, и после такого их часто забирали на ночь в участок. Их ведущий актер, черный красавец по имени Руфус Коллинз, был приятелем Роберта Фрейзера, и они оба входили в круг европейских контактов Энди Уорхола и Джерарда Маланга. В общем, вся наша жизнь не выходила за пределы крошечной авангардной богемы – людей, которых не в последнюю очередь сплачивал общий вкус к наркотикам и которые кучковались вокруг ЖТ. И наркотики в ту пору не то чтобы жрали мешками. “Живой театр”, несмотря на всю брутальность, имел свой шик. В этой компании водились разные прекрасные личности, например Дониале Луна, которая была первой знаменитой черной моделью из Африки, а также Нико и прочие тусующие девушки. Дониале Луна встречалась с одним из парней из театра. Какая-то тигрица, пантера – из самых гибких женщин, которых я видел. Не то чтобы вплотную, не подумайте. У нее явно были свои планы. И все это на фоне римских красот и великолепия, которые сильно обостряли все впечатления от жизни.

Однажды днем Анита уехала на съемки “Барбареллы”, а ближе к ночи оказалась в тюрьме. Она ехала с какими-то людьми из “Живого театра”, их остановили проверить на наркотики, и полиция приняла ее за трансвестита. Они отвезли ее в обезьянник, и, как только открылась дверь, весь тамошний народ засуетился: “Анита! Анита!” Ее все знали – как я и говорил, человек со связями. Она зашикала на них, потому что, по ее легенде, она была Черной Королевой[133], которую нельзя арестовывать, – небольшой театральный номер, который, как она думала, должен понравиться просвещенной римской публике или по крайней мере как-то ее развлечь. Ей пришлось проглотить целый кусок гаша, когда ее взяли, так что к тому времени она уже была под хорошим кайфом. Ее пихнули в камеру с остальным трансконтингентом. В конце концов на следующее утро она вышла под чей-то залог. В ту пору копы еще не придумали, что им делать с мужиками в бабских нарядах. Они не очень врубались, куда вообще все катится.

В приятелях у Аниты, как всегда, ходили люди из тогдашней модной тусовки вроде актера Кристиана Маркана – он поставил “Сладкоежку”, следующий фильм Аниты, снимавшийся в то же лето с участием целой звездной галереи, в том числе Марлона Брандо, который умыкнул ее с собой однажды ночью, читал ей стихи, а когда это не прокатило, попробовал соблазнить меня с Анитой на пару. “Нет уж, парень, мы пас”. Там же присутствовали Пол и Талита Гетти, у которых всегда водился самый отборный опиум. Я прикипел душой еще кое к кому из тех греховодников: к писателю Терри Саутерну, с которым мы легко сошлись, и к прохиндеистому, почти неправдоподобному персонажу того времени – “князю” Станисласу Клоссовски де Рола, известному как Стэш, сынку художника Бальтюса. Стэш был знакомым Аниты по Парижу, Брайан послал его с поручением уговорить ее вернуться. Вместо этого он сошелся с женокрадом, то есть со мной. Стэш владел всем джентльменским набором пиздобола той эпохи – оккультистская бредятина, высокоумные телеги про алхимию и мистические искусства, и все это в принципе ради одной цели – перепихона. Как легковерны были дамы! Он был развратник и плейбой, считал себя новым Казановой. Что за невероятный экспонат в музее двадцатого столетия! Он играл у Винса Тейлора, американского рок-н-ролльщика, который приехал в Англию, но не особо там отличился, зато прогремел во Франции. Стэш состоял в его бэнде, отбивал на бубне ладошкой в черной перчатке. Музицировать он любил. И танцевать тоже любил, на свой чудаковатый манер, по-аристократски. Я всегда думал, что вот сейчас он начнет вышагивать, как в настоящем менуэте. Ему хотелось быть одним из своих парней. Но он мог так же спокойно выдавать на публику княжеское высочество. Пустозвон – дай боже.