Жизнь

Тони учуял все раньше меня. Два каких-то французских рыбака постарше нас. Один стоял к нам спиной. Когда он закрывал дверь на замок. Тони на меня зыркнул. Только сказал: «Прикрой сзади». Он рванулся как молния, сунул мне в руки стул, запрыгнул на стол с еще одним стулом и врезал им, так что щепки посыпались. Мужики были как следует ужратые — они только что пообедали с вином, кое-что осталось на столе. Я тут же наступил на шею одному, пока Тони уделывал другого. Потом Тони метнулся к моему, который был перепуган до усрачки, и Тони еще раз врезал ему по голове. «Пойдем отсюда». Пинком открыли дверь. Все кончилось за какие-то секунды. Эти на полу стонут и хнычут, везде разлитый кларет, сломанная мебель. Они ведь меньше всего ждали нападения — крупные такие морячки, никаких разговоров вокруг да около, им нужно было над нами поглумиться, отлупить. Планировали устроить себе веселуху с парой волосатиков. Марлон сидел в «ягуаре». «Пап, ты где был?» — «Ничего, все нормально». И по газам: «Поехали». Но какие приемы в исполнении Тони-Испанца! Это был балет, его триумфальный выход. По сравнению с Тони, Дуглас Фэрбенкс просто отдыхал. Самая скоростная реакция, какую я только видел, а я видел кое-что. Я в тот день выучил важный урок из его учебника, когда чутье говорит, что назревает проблема, действуй, не жди, пока она назреет.

Через три дня на порог заявились копы. У них был ордер только на меня, потому что Тони никто не знал, и вообще уже отбыл обратно в Англию. Последовала нескончаемая канитель с судебными следователями, но к моменту, когда дело поднялось на ступеньку-другую повыше, они поняли, что этим ребятам рассчитывать не на что. Когда всплыли факты и выяснилось, что они нас запугивали, что у меня ребенок остался в машине и что вообще с самого начала не было никаких оснований тащить нас в эту контору, неожиданно, как по волшебству, обвинения испарились. Уверен, что адвокат тогда обошелся нам недешево, но в конце концов те ребята решили, что не стоит заявлять перед судом, что в их собственной конторе их уделали два ненормальных англичанина.

Я не был в полной завязке, когда поселился в «Неллькоте». Но есть разница между «не завязать» и «сидеть». Сидишь ты тогда, когда не способен делать ничего, пока не доберешься до отравы. На это уходит вся твоя энергия. В общем, я прихватил с собой небольшую дозу на всякий пожарный, но по моим меркам я был все равно что в завязке. В какой-то майский день, спустя не так уж много времени после приезда, мы отправились на картинговую трассу в Канне, и там мой карт перевернулся и протащил меня пятьдесят ярдов спиной по бетону, ободрав с меня кожу как с кору с дерева. Я окарябался почти до костей. И прямо тогда, когда и вот-вот собирался записывать диск, — как раз то, что мне было нужно. Врач сказал: «Будет очень больно, месье. Рана должна быть чистой. Я буду посылать к вам человека ежедневно, он будет вас проверять и делать перевязки». И каждое утро у меня стал появляться этот медбрат, который раньше служил в медсанчасти в действующей французской армии. Он прошел Дьен Бьен Фу, последний оплот французской армии в Индокитае, он прошел Алжир; он перевидал море крови и потому работал четко и быстро. Такой ссохшийся мужичок, крепкий как гвоздь. Он делал мне уколы морфия каждый день, и без этого морфия мне было никак. Каждый раз, вколов мне дозу, он бросал шприц, как дротик, в картину на стене, всегда в одну и ту же точку — прямо в глаз. Естественно, потом лечение кончилось. Но теперь из-за этой травмы я сидел уже на морфине, как раз когда я думал что слез. Так что приоритеты поменялись, я должен был достать дури.

И тогда толстый Жак, который у нас кашеварил, стал по совместительству нашим героиновым дилером. Он имел марсельский контакт и свою команду шнырей — мы решили, что этих ковбоев безопаснее держать на зарплате, и они хорошо справлялись со своими «поручениями». Жак подошел после того, как я бросил клич: «Кто знает, где в этих краях раздобыть немного дури?» Он был молодой, толстый, сильно потел и в один прекрасный день уехал на поезде в Марсель, а вернулся с этим чудесным пакетом белого порошка и огромным, размером почти с цементный, мешком лактозы — это был замес. И объяснил мне на своем плохом английском и моем еще худшем французском — ему пришлось писать, — что надо мешать девяносто семь процентов лактозы с тремя процентами героина. Сам героин был чистый. Вообще герыч, когда ты его обычно покупал, уже был разведенный. А эту штуку нужно было смешивать самому, «очень аккуратно. Даже в такой пропорции она была офигенно мощная. Так что я поселился в ванной с моими весами и разводил девяносто семь к трем. Со взвешиваниями я действовал очень аккуратно. Приходилось осторожничать, учитывая что продукт потом употребляла моя женщина и пара других людей. Девяносто шесть к четырем, и ты мог скопыться. Один залп чистого — и ба-бах, до свидания.