Жизнь

Прекрасно помню эпизод, который Эндрю Олдхэм описывает в воспоминаниях и в котором видит такой символический смысл, — когда в марте 1966-го Брайан валялся на полу студии RCA обхватив ногами гитару, а та гудела и диссонировала. Кто-то пошел и вырубил её из сети, и в изложении Эндрю дело выглядит так, будто в тот момент Брайан оторвался и уплыл навсегда. Для меня же это был только раздражающий шум, а в самой фишке ничего особо шокирующего мы не видели, потому что Брайан валился на пол то там то сям уже который день. Он реально полюбил глотать барбитуру, горстями ел секонал, туинал, десбутал — весь ассортимент. Ты думаешь, что играешь как Сеговия, думаешь, что твоя гитара поет «ти-ри-ди ти-ри-ди ти-ри-ди», а на самом деле звучит только «дын-дын-дын». Нельзя работать с поломанным бэндом. Если что-то не в порядке с мотором, пора его чинить. В такой группе, как Stones, особенно на том этапе, ты не мог сказать: «Все, заебало, можешь выметаться». Но одновременно при таком озлоблении и раздрае так дальше продолжаться не могло. И тогда Анита познакомила Брайана с еще одной кодлой — всякими Кэммеллами и прочими. О которых, увы, тоже будет чего порассказать.

Брайан, Анита и я в Марракеше - напряжение зашкаливает

Глава шестая

Ни одна группа не устраивает большего беспорядка за столом. Повсюду следы яичницы, джема и меда — последствия их завтрака воистину ни на что не похожи. Благодаря им слово «нечистоплотность» приобретает новое значение... Барабанщик Кит (sic) из Stones, — костюм XVIII века, длинный сюртук из черного бархата и самые облегающие на свете штаны... Все неряшливо, плохо сшито, швы лопаются. Кит собственноручно смастерил свои брюки: лавандовый и скучный розовый с разделяющей два цвета полосой скверно прилатанной кожи. Брайан появляется в белых штанах с огромным черным квадратом, нашитым сзади. Сногсшибательно, несмотря на то обстоятельство, что швы уже не выдерживают.

Сесил Битон. Марокко, 1967 год, из книги «Автопортрет с друзьями: избранные дневники Сесила Битона. 1926-1974.

В которой меня накрывают в «Редлендсе». Удираю в Марокко на «бентли».

Устраиваю ночной побег с Анитой Палленберг.

Впервые появляюсь в суде, провожу ночь в «Скрабз» и лето в Риме.

Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой стал годом-водоразделом, годом, когда швы не выдержали. Присутствовало такое ощущение, что грядут неприятности, — и позже они таки нагрянули, с погромами, уличными мятежами и всем остальным. В воздухе висело напряжение. Как отрицательные и положительные ионы перед бурей, когда замираешь в предчувствии, что вот, сейчас рванет. На самом деле только треснуло.

Мы отгастролировались предыдущим летом вместе с окончанием изнурительного тура по Америке и не выбирались туда с концертами следующие два года. За все прошедшее время — первые четыре года группы — у нас, по-моему, ни разу не было больше двух дней передышки между концертами, переездами и студией. Мы были в дороге всегда.

Я чувствовал, что этап с Брайаном подошел к концу. По крайней мере, на гастролях так больше продолжаться не могло. Мик и я стали вести себя с Брайаном совсем уж по-свински после того, как он сделался пустым местом, фактически сложил с себя обязанности в группе. Раньше тоже бывало хреново, и обострения случались задолго до того, как Брайан начал становиться сволочью. Но в конце 1966-го я попробовал навести мосты. Мы же команда, в конце концов. Я оставил позади Линду и наш роман и был свободен как ветер. Брайан, когда не давила работа, меня почти не напрягал. И как-то само собой я все чаще оседал у него на Кортфнлд-роуд, недалеко от Глостер-роуд, — у него и Аниты Палленберг.