Живые и прочие

«Молочка-то дай отпить, — вроде бы сказала покойница председателевой жене, — дааай».

«Говорит, а сама улыбается и на меня смотрит, а глаза у ней совсем мертвые, — рассказывала председательша, колотясь в нервной дрожи, — не помню, как подойник бросила, да бежать».

Понятно, что в лагере о блуждающей ведьме стало известно раньше, чем успела пожухнуть трава в кухонной зоне. И было ясно, что не пройдет и пары дней, как ведьма явится к нам. Она действительно не заставила себя ждать, явилась не запылилась. Представьте себе весь ужас очевидцев, когда при свете уходящего солнца, в обстановке вечернего сбора на ужин, среди галдежа, смеха и толкотни появляется жестырнак. Все уже собрались возле дощатых столов, наколоченных буквой «П», всем ужасно хочется поскорей сесть, но дежурные говорят «ждите», и носятся с тарелками, и мечут на стол сперва гору хлеба, а потом стаканы с компотом, и кто-то уже протягивает руку, чтоб утянуть корочку, но получает по руке половником и отступает хохоча, — и вот тут-то, прямо посреди толпы гогочущих старшеклассников и младших студентов, возникает некто, на которого даже внимания, похоже, обратили не сразу: все видели чью-то спину в старой задрипанной куртке, но и только. Как будто со всех сторон у этого некто была спина, а потом оно вроде бы обернулось — и те, кто продолжал видеть спину, увидели глаза тех, кто увидел лицо. А потом кто-то закричал страшно, как перед смертью, и все отпрянули, отпрыгнули, отскочили — от того, кто был в центре, друг от друга, прочь, прочь — и никого, кроме себя и друг друга, больше не видели, но это и было самым страшным, потому что невозможно было не видеть тех, кто только что видел того, кто тут был, а видели его все, в том числе и ты сам, а отпрыгивать от себя не имело никакого смысла, да и некуда: кругом — степь.

Скандал, конечно, был неимоверный; сезон в Покровском районе просто сорвался, потому что разбирательства не могли не затронуть профессора Кенжеева, который руководил раскопками близ Покровки. А поскольку Кенжеев за пятнадцать лет до этого завалил курган, полулегально копаясь в нем чуть ли не в одиночку, то над раскопом нависла нешуточная угроза долгосрочной консервации. К несчастью, Кенжеева пронесло и в этот раз; к несчастью, потому что не было среди юных и пожилых (как наш Дед) археологов ни одного, который бы мечтал поехать на лето в Покровку — вместо, например, рая, по которому течет Иман-Бурлук. Впрочем, следующий сезон прошел довольно спокойно, если не считать того, что слишком быстро портилась привозная вода в цистерне да дождь лил весь июль, но в прошлом сезоне в Покровке работала другая группа, так что мокнуть в закисших палатках пришлось не Дедовым подопечным. Дед был в прошлом году с нами на Ботае, где, впрочем, тоже не обошлось без нечисти, но та нечисть не шла ни в какое сравнение с этой.

А тут опять наша очередь в Покровку.

Дождей не было все лето вплоть до августа. Покровские жаловались на загубленную пшеницу и на лис, повадившихся таскать кур прямо средь бела дня. Несмотря на то что страсти по ведьме уже успели поугаснуть, в деревне были уверены: речь идет не о лисах, а об одной-единствеиной лисе, которая — тут деревенские переходили на шепот и делали страшные глаза, мол, догадайтесь сами, кто есть эта лиса на самом деле. Этаким местечковым эквивалентом вопроса: «Ты совсем того?» — в лагере стала фраза: «Лиса к тебе приходила?» — или, по другому поводу: «Подь к лисе». Но к августу про лис всем надоело, и как раз тут приехали мы — докапывать сезон, сворачивать манатки и консервировать раскоп. Нам без выражения рассказали сказку про покровскую лису и про то, как утомило всех ее ждать.

Лиса появилась 26 августа — спустя два дня после того, как в лагере остались только мы шестеро. Она прошмыгнула под дальний полог кухонного навеса, как у себя дома прошлась по кухне, пару раз копнула земляной пол и была такова.

В тот момент мы ужинали чем бог послал — а послал он нам ужасную дрянь, потому что готовил неумеха Мишка, бросивший макароны в холодную воду. Мы уныло жевали тушенку в клейстере и молчали о твердокопченой колбасе, которая хранилась в яме, — для завтраков, но которую можно было бы достать и сейчас, но было неудобно перед Мишкой, он все-таки старался. И тут лиса; и как-то вдруг стало всем понятно, что Мишкин клейстер — наименьшее зло, которое заготовлено для нас покровским раскопом, и что все самое неприятное только начинается, а до окончания работ еще десять дней, и даже если ишачить от темна до темна, то меньше чем за неделю мы все равно не управимся. А на неделю нас не хватит: негритят всего лишь шестеро, а в неделе семь дней. И хотя никакой вины за собой никто из нас не ведал, мы тут же, прямо за столом, договорились ходить в туалет только по трое, а ночевать всем гуртом в одной палатке. На синее еще небо взбиралась абсолютно круглая луна.