Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

У Элис был длинный, почти мужеподобный нос, но его затмевала огромность голубых глаз и полнота губ. Это была наживка. Здоровенный нос создавал ощущение, что нужно продолжать смотреть на эту женщину, чтобы определить, чтó в ее внешности такого ошеломительного. Волосы у нее были густые, длинные, цвета кока-колы. Элис была в спортивном лифчике и штанах из лайкры. Ее тело выглядело идеально, так, как рисуют в комиксах. Элис имела фигуру типа «песочные часы», и бедра ее были впечатляюще широки. Я могла себе представить, как кто-то берется за них сзади. Ей было двадцать семь.

Элис начала занятие с приветствия солнцу. В отличие от других инструкторов не стала разглагольствовать об энергии или благодарности. Она вообще почти ничего не говорила, зато когда говорила, шелест ее голоса действовал гипнотически.

Члены группы использовали небольшие утяжелители для рук и ног, пятифунтовые мешочки на липучках вокруг щиколоток. Музыка была тщательно подобранной и разнообразной: стимпанк, блюз, грайндкор, индийская газель.

Я изо всех сил старалась выглядеть в позах элегантно. Во время «вóрона» осознавала ложбинку между грудями. Наблюдала за мужчинами, проникала внутрь их голов и видела способы, которыми им хотелось бы нагнуть молодую инструкторшу. Это было эротично и отдавало бойней.

Во время позы трупа Элис поставила песню «Мороженое с белым перцем» группы Cibo Matto. Она подходила ко всем лежащим телам, присаживалась на корточки у их голов и расплющивала плоть между их плечами и грудями. Когда Элис проделала это со мной, мои глаза непроизвольно открылись, и мы посмотрели друг на друга. Я увидела отражение ее голубых глаз в своих. И едва не потеряла сознание. Вскоре после того я встала и покинула занятие до намасте.

После этой встречи я чувствовала себя так, будто мне все шестьдесят. Я хотела позвонить Вику. Я хотела позвонить Госе. Мне нужен был кто-то, кого я уже знала, чтобы вернуть себе равновесие. У меня ничего не осталось, кроме Элис.

После этого я поехала на Родео-Драйв, потому что моя мать его обожала. Ей невозможно было угодить, ее невозможно было восхитить, но существовали места, которым она поклонялась так, словно они были отлиты из золота, и Лос-Анджелес являлся одним из них. Моя мать в молодости пересмотрела великое множество фильмов нуар: «Двойную страховку», «Бульвар Сансет» – и Лос-Анджелес был их богатым бархатным сердцем.

Я считала пальмы и не скучала по Нью-Йорку. Я не могла отделить то, что случилось в Нью-Йорке, от остального Нью-Йорка, от бара на Брум-стрит с его медными чашами и сексуальным бартендером, от «Спринг-Лаунж» в тот вечер, когда я влюбилась в самого соблазнительного мужчину на свете. От полночи на Бродвее, ближе к центру, где Манхэттен напоминал Рим, широкий, каменный и утоляющий боль. Весь этот город – теперь – был измазан в обильной яркой крови Вика.

Мы гуляли по Родео, когда мне было девять, и родители купили мне платье за 425 долларов, под которое следовало носить комбинацию. Черное, с крохотными белыми цветочками и воротником, как у Питера Пэна. Мать рассердилась из-за этого платья, но ей самой досталась пара серег с рубинами, и это было справедливо, сказал мой отец. Да рубин даже не ее камень, выплюнула я, обращаясь к отцу, но глядя на мать. Ее камень – гранат. Когда я вижу тебя в своих снах, ты одета во все платья, которые я когда-либо хотела.

Я выехала по Пасифик-Коуст-Хайвей на Сансет. Если бы кто-то сказал мне, что это и есть ад, я бы не удивилась; эти пальмы вполне могли вздыматься из-под земной мантии. Но если это был ад, то приятный – ощущение перейденной границы. Я вспомнила одно из последних унижений с Джоном Фордом: как я чувствовала себя каналом, по которому проходил этот маленький лысый человечек. Я обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как его подлые гляделки забегали, точно барабаны слот-машины, когда он кончил.

Ты проститутка? – как-то раз спросил меня незнакомый мужчина. Я сидела одна у стойки в дорогом ресторане и ужинала. У меня был полный рот бургера. Бургер был ужасен, отдавал кислятиной. Я укрыла голые ноги свитером, как одеялом. Ты выглядишь как Сильви, сказал незнакомец. Тебя зовут Сильви?

Я любила только одного мужчину. Любила – неподходящее слово. Он меня не любил. И по сей день я не могла себе в этом признаться. Он полюбил бы Элис.

Я ужинала с этим мужчиной, единственным, в ком я души не чаяла, когда пришел Вик и застрелился. Он выстрелил себе в нос. Я говорю – в нос, потому что подробности важны. Брызги крови на стене имели форму кленового листа. От лица Вика остался один намек. Однажды я, когда работала в больнице, видела плод, его изображение на ультразвуке, и у этого младенца не было носа. Мать, тяжеловесная бразильянка, отреагировала на новость, переведенную ей молодой медсестрой. Безмятежно кивнула. Como Deus quer, сказала бразильянка.

Все по воле Божией.