Живой пример

Так она понимает эту сцену, так к ней, по ее мнению, и следует подойти, но она не упрямится, но желает спорить, во всяком случае уж не по поводу этой главы, ибо давно уже решила, что именно она предложит. Однако хорошо бы Хеллеру все-таки прочитать конец, хотя бы последние полторы страницы, потому что там что-то скапливается, собирается и может внести какую-то окончательную ясность.

— Что ж, я не против. Итак…

…И он оставил свои пакеты, бутылки и кульки на кухне, затем вошел к Люси и увидел врача, сидевшего в ногах у больной. Профессор Пич взял руку Люси, он как бы переломил туловище и навис лицом над ее кистью, уверенный, что и на этот раз, как всегда, его появление сразу же разрядит обстановку. Он стоял, замерев в этой позе, пока Люси не шевельнулась и не подняла на него глаза.

— Я принес добрые вести, Люси, — сказал он.

Ее губы задрожали, тело, точно охваченное внезапным ознобом, как-то съежилось. Он почувствовал, что ее пальцы, которые он держал в своей руке, скрючились, она схватила его за рукав и слегка толкнула, словно хотела отодвинуть. Пич мягко снял ее руку и бережно опустил на одеяло, будто это был какой-то отдельный предмет, растерянно поглядел на врача и снова на Люси, Она долго собиралась с силами, чтобы приподняться, но ей это так и не удалось. Окна были завешены, горела только настольная лампа на секретере, который стоял в другой части комнаты, за полуоткрытой раздвижной дверью, к которой прислонилась Иоганна.

— Все рады вашему возвращению в институт, Люси, все очень рады, — тихо сказал профессор Пич, и оттого, что она ему не ответила, фраза эта прозвучала так фальшиво и неубедительно, что профессор сам был этим неприятно поражен. Он отошел от тахты и требовательно взглянул на врача, как бы ожидая от него поддержки. Доктор Паустиан сидел, закрыв руками усталое лицо, и молчал. Пич коснулся его согбенной спины, тогда врач взглянул на него.

— Что такое?

Жест Пича выражал растерянность.

— Ничего, извините.

Он собирался, ни слова не говоря, пройти мимо Иоганны, но, не дойдя до двери, увидел в соседней комнате качалку и, будто это и было его изначальным намерением, двинулся прямо к ней, легким движением проверил, качается ли она, и уселся. Затем вытащил из кармана кожаный футляр с сигарами, стукнул им о колено, открыл его, вынул сигару, тщательно ее облизал и долго перекатывал, не зажигая, из одного угла рта в другой. Нашаривая по карманам спички, он напряженно наблюдал за Иоганной и врачом, которые словно застыли и даже не шевельнулись, когда коробок упал на пол. В конце концов Пич чиркнул спичкой — при этом он прикрыл огонь ладонями, но все же треск и шипение воспламенившейся серы так резко взорвали тишину, что он сам испугался, — и поднес горящую спичку к сигаре; но и Иоганна и врач поглядели на него не столько, чтобы его осадить, сколько ошеломленные этим поступком, а доктор Паустиан встал, похлопал себя по нагрудному карману и после минутного раздумья направился к Пичу.

Профессор Пич уже протянул ему с облегчением портсигар, но врач движением руки отказался, отвел его к большому, с задернутыми шторами окну, увитому плющом, и, чем настойчивее он молчал, тем однозначней давал понять Пичу, как обстоят дела. И все же профессор Пич сказал:

— У меня есть для Люси добрые вести.

— Бессмысленно, — сказал врач. — Ее поведение примерно, но абсолютно бессмысленно.

— Наша работа, — продолжал Пич, — наша совместная работа в институте… Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки.

— Не пытайтесь ей что-то втолковать, — сказал врач и пошел назад к своей табуретке. — Все напрасно, и жертва ее тоже напрасна. Вашей новостью вы ничего не измените. Чего она достигла? Что изменилось? Может мне кто-нибудь сказать, чего она достигла?

— Нет, — говорит Хеллер и кидает текст на стол, — здесь мы не найдем нужного нам примера, нет, не в последней главе. Даже если наша Люси умирает весьма впечатляюще, мы не можем предлагать ее смерть в качестве примера для подражания. Что до меня, то я остаюсь верен своему выбору.

Преодолевая еще какие-то сомнения, Рита Зюссфельд с этим соглашается:

— Хорошо, давайте откроем свои карты.

Колебания, нерешительность, любезная готовность предоставить друг другу преимущественное право начать — они оба этого ожидали, оба и сейчас еще тушуются и уступают первенство, можно даже предположить, что они бы с радостью согласились еще раз отложить решение. Но тут ничего не поделаешь — сколько бы Хеллер не пускался в общие рассуждения, все равно рано или поздно придется открыться. Поэтому Рита Зюссфельд четко заявляет: