Живой как жизнь

Поэтому никоим образом нельзя допустить, чтобы русские люди и впредь сохраняли в своем обиходе такие уродливые словесные формы, как булгахтер, ндравится, броюсъ, хочем, хужее, обнаковенный, хотит, калидор.

Или сорняки более позднего времени: бронь, инциндент, я заскочу к вам на пару минут и т.д.

II

Правда, наш язык до сих пор ощущается многими как некая слепая стихия, которой невозможно управлять.

Одним из первых утвердил эту мысль гениальный ученый В. Гумбольдт.

«Язык, — писал он, — совершенно не зависим от отдельного субъекта... Перед индивидом язык стоит как продукт деятельности многих поколений и достояние целой нации, поэтому сила индивида по сравнению с силой языка незначительна».

Это воззрение сохранилось до нашей эпохи.

«Сколько ни скажи разумных слов против глупых и наглых слов, как ухажер или танцулька, они — мы это знаем — от того не исчезнут, а если исчезнут, то не потому, что эстеты или лингвисты возмущались» — так писал еще в 1920-х годах один даровитый ученый.

«В том и беда, — говорил он с тоской, — что ревнителей чистоты и правильности родной речи, как и ревнителей добрых нравов, никто слышать не хочет... За них говорят грамматика и логика, здравый смысл и хороший вкус, благозвучие и благопристойность, но из всего этого натиска грамматики, риторики и стилистики на бесшабашную, безобразную, безоглядную живую речь не выходит ничего».

Приведя образцы всевозможных речевых «безобразий», ученый воплотил свою печаль в безрадостном и безнадежном афоризме:

«Доводы от разума, науки и хорошего тона действуют на бытие таких словечек не больше, чем курсы геологии на землетрясение».

В прежнее время такой пессимизм был совершенно оправдан. Нечего было и думать о том, чтобы дружно, планомерно, сплоченными силами вмешаться в совершающиеся языковые процессы и направить их по желанному руслу.

Старик Карамзин очень точно выразил это общее чувство смиренной покорности перед стихийными силами языка:

«Слова входят в наш язык самовластно».

С тех пор крупнейшие наши языковеды постоянно указывали, что воля отдельных людей, к сожалению, бессильна сознательно управлять процессами формирования нашей речи.

Все так и представляли себе: будто мимо них протекает могучая речевая река, а они стоят на берегу и с бессильным негодованием следят, сколько всякой дребедени и дряни несут на себе ее волны.

— Незачем, — говорили они, — кипятиться и драться. До сих пор еще не было случая, чтобы попытка блюстителей чистоты языка исправить языковые ошибки сколько-нибудь значительной массы людей увенчалась хотя бы малейшим успехом.

Но можем ли мы согласиться с такой философией бездействия и непротивления злу?

Неужели мы, писатели, педагоги, лингвисты, можем только скорбеть, негодовать, ужасаться, наблюдая, как портится русский язык, но не смеем и думать о том, чтобы мощными усилиями воли подчинить его коллективному разуму?

Пусть философия бездействия имела свой смысл в былые эпохи, когда творческая воля людей так часто бывала бессильна в борьбе со стихиями — в том числе и со стихией языка. Но в эпоху завоевания космоса, в эпоху искусственных рек и морей неужели у нас нет ни малейшей возможности хоть отчасти воздействовать на стихию своего языка?

Всякому ясно, что эта власть у нас есть, и нужно удивляться лишь тому, что мы так мало пользуемся ею.

Ведь существуют же в нашей стране такие сверхмощные рычаги просвещения, как радио, кино, телевидение, идеально согласованные между собой во всех своих задачах и действиях.

Я уже не говорю о множестве газет и журналов — районных, областных, городских, — подчиненных единому идейному плану, вполне владеющих умами миллионов читателей.

Стоит только всему этому целенаправленному комплексу сил дружно, планомерно, решительно восстать против уродств нашей нынешней речи, громко заклеймить их всенародным позором — и можно не сомневаться, что многие из этих уродств если не исчезнут совсем, то, во всяком случае, навсегда потеряют свой массовый, эпидемический характер.

«В истории литературных языков, — напоминает ученый В. М. Жирмунский, — неоднократно отмечалась роль грамматиков-нормализаторов, сознательные усилия теоретиков языка, выступавших с определенной языковой политикой и боровшихся за ее осуществление. Борьба Тредьяковского и Ломоносова, шишковцев и карамзинистов в истории русского литературного языка и русской грамматики... и мн. др. свидетельствует о неоднократном влиянии создателей языковой политики на языковую практику».

Еще в 1925 году профессор Л. Якубинский писал:

«Едва ли следует сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, полагаясь на „естественный“ ход вещей. Необходимо руководить развертывающимся процессом, учитывая все его особенности... Задача государства в этом отношении — оказать реальную поддержку исследовательской работе лингвистов», и т.д.

Таково же было в 20-х годах мнение другого ученого — профессора Г. Винокура.