Живём ли мы свой век

И вдруг его словно кто-то толкнул в спину. Он увидел... фотографию. Она висела на щите, выставленном на поляне у только что построенного барака для строителей. Три парня, обнявшись за плечи, переходят мостик. Видно, что они пьяные. Посредине он, Мирсаид. И много пляшущих, неровно написанных слов, и в конце самое страшное: «А это Мирсаид Хайруллаев. Так он исполняет обязанности сторожа». Мирсаид остолбенел, в глазах у него потемнело. Всё обрушилось, обвалилось — в сердце вонзились иголки дикобраза. Парень даже рот приоткрыл, дышал тяжело. «Уволят с работы!.. Ладно. Это ещё переживу. На смех подымут! Скажут: Мирсаид, сын почтенного Хайруллы Хайруллаева и дня не проработал, оскандалился!..»

Мирсаид стоял за спинами смеющихся людей, до боли в пальцах сжимал кулаки и... плакал. Тихо, беззвучно — одним сердцем, одними глазами. По щекам его текли слезы.

— Что с тобой, парень?

Его взяла за руку и повернула к себе девушка — она, Зина. Она стояла на бугорке и была выше Мирсаида, смотрела на него ясными, серо-зелеными глазами — в них играли золотые зайчики; точно так же отражаются на волне блики солнца. Глаза не смеялись, но в уголках губ подрагивали ямочки.

— На тебе лица нет, Мирсаид. Ну ладно, ладно — нельзя переживать так сильно. Ты был пьян? — спросила.

Мирсаид отшатнулся, словно от удара, закачал головой:

— Я не был пьян. Поверьте. Прошу вас.

Она смотрела на него долго, пристально — и он под воздействием её нежного, доверчивого взгляда начинал приходить в себя.

— Пойдем, — сказала Зина. И, крепко взяв за руку, стремительно увлекла за собой.

Они вошли в подъезд большого дома, поднялись на третий этаж. Зина позвонила. Им открыл мужчина лет тридцати.

Зина сразу, с порога перешла в наступление.

— Не дружинников, а разбойников ты развел. Посмотрел бы, что они с парнем сделали.

— Избили?

— Ещё чего!.. Кулаки, слава богу, ещё в ход не пускают, а репутацию парню испортили. Первый день работает, и бац его — на доску позора!

— Переживёт, — лениво буркнул мужчина... Зина тряхнула его за плечо:

— Степан! Не паясничай! Он же таджик, из верхнего кишлака. Парню судьбу сломать можно.

— А что ты от меня требуешь? Я председатель товарищеского суда, тут же дружинники!

Степан подошёл к Мирсаиду, протянул руку:

— Степан. А тебя как зовут? — Расправил рубашку у ремня, примял рукой шевелюру. — Ты что же... — кивнул на Зину, — женщине пожаловался? Нехорошо. Джигит, мужчина!..

Мирсаид шагнул вперед, хотел возразить, но слова застряли в горле. На помощь пришла Зина:

— Не мучь парня, я сама его нашла. Тоже мне — рыцарь!

— Ладно, Мирсаид, — махнул рукой Степан. — Ступай домой. Если не виноват, так и не журись. Мы всё уладим.

И легонько подтолкнул парня к двери. Мирсаид шёл по лестнице, но света не видел, воздуха ему не хватало. Ко всем мучениям прибавилось ещё одно: «Осталась с ним, осталась...»

Мирсаиду хотелось плакать. Он вышел на улицу, повернул вправо, затем влево. За углом дома остановился. Куда идти, зачем идти — он не знал.

На берегу Вахша, на холме, нарядная — помещение, сбитое из досок на манер спичечной коробки. Над крышей труба. Зимой из неё валит дым. Свободные от дела экскаваторщики жгут просмоленные доски, масляное тряпье; с марта печку выбрасывают, окна и двери настежь. Механики, машинисты здесь прячутся от жары.

Мирсаид, как и русские люди, трудно переносит жару южного Таджикистана — там, высоко в горах, где он родился, солнце горячее, но воздух прохладен и не стоит на месте, как здесь, в долине. Воздух там вечно подвижен, вечно идут незримые волны с вершин Памира, разливая вокруг дыхание снега, давая жизнь и негу всему живому. А здесь...

— Суд идет! — раздается чей-то голос, и слова эти тяжёлым камнем валятся на голову. Мирсаид весь съежился, во рту пересохло.

— Вопрос к вам, товарищ Хайруллаев, — услышал Мирсаид голос Степана. — Вы в тот день пили вино или водку?

— Ничего не пил.

— Хорошо, так и запишем. Второй вопрос: вы шли по мосту?

— Да, шёл.

— Значит, бросили пост, ушли с поста?

— Не бросал! Не уходил! Я проводил их до моста. Мирсаид от нетерпения и обиды сжал кулаки, шагнул к судьям, сидящим за столом бригадира. Всё правда: он шёл с ними по мосту, покинул пост на минуту, на мгновение, но разве он поступил дурно?.. Зачем суд, зачем ему говорят обидные слова?.. Зачем, зачем?..

Из раскрытого окна, возле которого сидят подсудимые, протягивается рука и мягко касается его плеча. Он слышит голос, её голос, Зины:

— Сядь, успокойся. Тебе ничего не будет.