Живее всех живых (сборник)

Один шар остановился как вкопанный и медленно вернулся ко мне.

«Да, мама, то есть… Инга».

«Руслан, ещё не всё. Ваши взрослые. Вы должны им помочь».

«Как?»

«Вы должны их отпустить».

Он висел и смотрел на меня непонимающим взглядом.

«Они здесь из-за вас. Из-за вас они не могут уйти».

«Почему? Мы не хотели этого».

«Знаю. Не хотели. Вы неосознанно позвали их. Перехватили в самый момент смерти. Они были в пути, но не сюда, и не должны были оказаться здесь. Отпустите их».

Руслан тихо спросил:

«Как?»

«Вспомните их живыми. У тебя кто, папа?»

Он кивнул.

«Вспомни его. Каким он был. Как он любил тебя. Как ты любил его. Вспомни самые лучшие моменты в твоей жизни, как вам было хорошо. Вспомни и отпусти».

Он поднял на меня глаза, полные слёз. А говорят, что привидения не умеют плакать.

«Я понял, Инга. Я всё сделаю».

– Деда, смотри, что это?

Пятилетний внук тряс деда за рукав.

– Где?

– Вон там, в небе.

Дед, профессор, декан астрономического факультета на пенсии, посмотрел вверх, на серое покрывало облаков. Вчера было солнышко. Опять погода сменилась. Снова кости будет ломить. Эх, старость…

– Да где? Я ничего не вижу.

И тут он увидел. Облака озарились яркой вспышкой. Источник света находился выше, метрах в ста от нижнего эшелона облачности, профессионально заметил астроном. Через секунду сверкнуло ещё, в двух километрах на восток. Потом ещё, ещё. Над городом разразился настоящий фейерверк, скрываемый плотными дождевыми облаками.

Дед с внуком стояли, и, задрав головы, смотрели на разыгравшееся в небесах представление. Дед открыл рот: такого он давно не видел. Надо позвонить в институт коллегам, поинтересоваться, что за атмосферная аномалия такая. Внук просто смотрел: красиво, огоньки какие-то бабахают, как салют недавний на День Победы.

Яркие шары поднимались из разных точек города. Медленно всплывали, словно пузырьки в открытой бутылке содовой. Невидимыми проходили сквозь облака и взрывались, озаряя небо разноцветьем искр. С каждой вспышкой на Земле на одну неупокоенную душу становилось меньше.

Шея затекла. Дед опустил голову. Почти три сотни вспышек! Это надо ж.

…пятнадцать минут назад проехали станцию Тайга. Незадолго до этого я, не включая свет и стараясь не шуметь, взял полотенце, пакет с туалетными принадлежностями и неслышно выскользнул из купе. Большинство пассажиров вагона ещё спало, и я безо всякой очереди смог умыться и привести себя в порядок.

Ингу разбудил противный женский голос станционного диспетчера: «Тридцать восьмой фирменный прибыл на…». Интересно, в РЖД нарочно набирают на эту должность дам с таким характерным тембром голоса? Или дело в электронике: микрофоны, динамики? Как бы то ни было, жена проснулась, сунула ноги в домашние тапочки, схватила пакет и пошла занимать очередь. Вагон просыпался, разбуженный не то местной диспетчершей, не то вдруг замолкнувшим убаюкивающим перестукиванием колёсных пар.

Я, тем временем, собрал постель, свою и жены, и понёс проводнице. Не одному мне пришла в голову такая мысль. Очередь в три человека продвигалась подозрительно медленно. Подойдя к заветной двери служебного купе, я понял, в чём дело: «Разворачивайте». Понятно: опись, протокол, сдал, принял. Покончив с формальностями, я вернулся в купе. Инга сидела на дерматиновом диване и смотрела в окно. Рядом лежали свёрнутые рулоном матрасы. Я быстро перекидал их наверх и сел напротив жены. Поезд тронулся, и здание вокзала медленно поплыло вправо.

Включили радио. До Томска было уже недалеко, и машинист (или кто в поезде крутит ручку настройки?) выбрал одну из местных FM-станций. Раздался гитарный перебор. Я узнал песню – недавний хит одного томского барда. Немного не по сезону, но всё равно приятно:

Снова Вербное воскресенье,
И поспать с утра не даёт
Разномастных пернатых пение.
На Томи ломается лёд.

Но часы не стоят на месте,
А герои не любят чай.
Кто-то будет распят и воскреснет,
Где-то лужей сойдёт свеча…

– Серёжа, – тихо позвала Инга.

Я посмотрел на жену. Она, не отрывая взгляда от окна купе, негромко произнесла:

– Приедем домой, куплю тест на беременность. Мне кажется… Я чувствую… – Затем повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза: – Я чувствую.

Мы смотрели друг на друга долгие секунды под стук колёс, мерно отсчитывающих свой нехитрый ритм, и лирические откровения поэта, исповедующегося перед публикой в своей грусти в канун светлого дня для всех христиан. Потом я сгрёб её ладошки и уронил в них лицо.

За окном поезда мелькали сосны, кедры, придорожные деревни – такие родные сибирские пейзажи. Ладони жены пахли душистым мылом.

Инга смотрела на мою голову и плакала. Молча. Слёзы текли по щекам, стекали на подбородок и капали мне на волосы. А из динамиков неслось: