Живая душа

Получилось однажды так, что Александр целую неделю нигде не мог встретить Марину. Сидит и сидит дома, будто ее под замком держат. А постучаться в избу к Степану Гнеушеву Александр не решался. Это был не страх перед силой Степана и не опаска перед вспыльчивым и диким его характером. Это было отчетливое сознание грозящей беды. Александр не сумел бы ответить, откуда взялось это предчувствие, но ощущал, что не надо разговаривать со Степаном. Будет хуже.

Иногда в грозу вот так безотчетно бежишь из-под дерева, ожидая, что в него ударит молния. И она ударяет.

Отчаявшись увидеть Марину, Александр взял ружье, свистнул собаке и закатился на несколько дней в лес. Не охотничал — просто скрывался от людских глаз. Коротал ночи у костра, проклиная бессонницу, почти не ел ничего, оброс щетиной. И в этаком разбойничьем виде вышел однажды на лесную полянку, откуда доносился злобный лай его собаки. Вероятно, собака осадила какого-то крупного зверя — взахлеб гавкала на одном месте. Александр загнал в ружье патрон с пулей; любая опасность теперь его только радовала. Он бы врукопашную схватился сейчас с медведем.

А на полянке, возле разворошенного стожка с сеном, стояла Марина.

Она держала перед собой санки, защищаясь ими от собаки, рукав ее полушубка был разодран в клочья.

— Отойди в сторону! — крикнул Александр.

— Ой, Саша… это ты?!

— Отойди!

— Она кусается!

— Потому и кусается!.. — нескладно объяснил Александр, оттаскивая ее от стожка. — Смотри!

По тонкому снегу вилась цепочка мелких следов, исчезающих под накренившимся стожком.

— Горностай спрятался! Собака хочет схватить, а ты не пускаешь! Конечно, она укусит!

Собака яростно зарывалась в сено, стожок трясся и качался.

Марина вытерла слезы.

— Я же не знала… Бросается на меня, как бешеная…

— Что ты, — сказал Александр, — она еще подружится с тобой. Защищать станет.

— Второй рукав оторвет.

— Нет, она умная. Кого хозяин любит, того и собака полюбит.

Вот таким глупейшим манером Александр объяснился в любви. Опять едва понимал, что говорит ей, стучало в висках, лицо горело, как ошпаренное.

Собака запрыгала перед ними с горностаем в зубах, Александр машинально взял зверька, сунул в карман лаза — кожаной охотничьей безрукавки.

И вдруг проговорил:

— Меня же ненадолго возьмут. На два года всего.

— Зачем мне про это думать, Саша?

— Разве непонятно?

— Вообще-то зачем я тебе нужна? — сказала Марина с неожиданной горечью. — Зачем? Зачем?

— Давай поженимся.

— Ты сумасшедший. Кто нам позволит?

Она наклонилась и стала укладывать на санки слежавшиеся пласты сена. Александр сгреб в охапку весь оставшийся стожок, поднял.

— Подвинь санки. Вот так. Увезем сразу.

— Не надо. Я сама.

— Жена должна слушаться мужа, — сказал он.

— Я еще не жена.

— Давай поженимся. Я тебя очень прошу.

— А как же ваша поговорка? — спросила она. — «Роч — ступай прочь»?

Действительно, слышал он такую поговорку. «Роч» — это значит «русская». Обнимайся, парень, даже целуйся, а дойдет дело до свадьбы, так «роч — ступай прочь!».

— Наплевать на поговорку, — сказал он. — Давай поженимся.

— Лучше я подожду, пока из армии вернешься.

— Нет.

— Я подожду. Не веришь, что я буду ждать?

— Давай завтра пойдем в сельсовет. Я очень прошу.

Он твердил эти слова, как заклинание. Не мог он сейчас приводить разумные доводы, не мог растолковывать, что не доверяет ее отцу, что спешит подать пример другим парням и девушкам, что, наконец, мечта у него есть: вернувшись из армии, увидеть собственного сына или дочку… Он лишь твердил, как заклинание: «Давай поженимся!»

Степан Гнеушев долго смотрел на него в упор, будто просвечивая насквозь янтарными своими глазами.

— Ты зачем пришел?

— Мы решили с Мариной пожениться, — сказал Александр.

— Во-он что… — изумленно проговорил Степан и спиной отворил дверь. — Ну, милости просим. Садись за стол. Вопрос сурьезный…

— Если вы не согласны, мы все равно поженимся.

— Даже так? Ну, молодец. Значит, считаешь — я поперек встану? А почему бы это?

— Ну… я — коми, она русская…

— Только и всего? — Степан беззвучно посмеялся. — Ну, был бы я тогда дураком круглым… Женитесь. Чего лучше — парень ты справный, здоровый, да еще и не меченый.

— Как — не меченый?

— Да не из поселка, не из кулацкой семьи. Чистый. Разве худо, что на Маринке двойного пятна не будет?

— А-а, вон что… — сказал Александр.

Степан усмехнулся, показывая великолепные крупные зубы:

— Али странно, что я об этом думаю? Дак ведь ожегся. Теперь поневоле станешь думать. По какой речке плывешь, оттуда и воду пьешь. Ты и сам небось раздумывал да взвешивал.

— Я не раздумывал, — сказал Александр.

— Ой ли? Неужто так любишь, что голову потерял? Бывает, бывает… Потом только не раскаивайся. Родителям говорил?

— Нет еще.

— Скажи, скажи. Пусть знают. И еще скажи, что свадьбу играть у меня будем. И жить перейдешь ко мне.

— Это почему?

— А я лучше живу, — сказал Степан. — Лучше любого твоего колхозника. И всегда буду лучше жить. Поставил я себе такую задачу и до конца дней буду ее исполнять.

Александр вспомнил все, что рассказывали о Гнеушеве.

— Я не знаю, — медленно проговорил он, — правильно там или неправильно вас раскулачивали…