Жюльетта. Том II

К двум часам пополудни чудовищный замысел Нуарсея был приведен в исполнение: он стал женой одного из своих сыновей, мужем второго сына, а я оказалась супругом своей дочери и женой Фонтанж. Когда закончилась официальная часть, тяжелые ворота замка были закрыты на все запоры. Было очень холодно, и в роскошном зале, где мы собрались, ярко горели камины; хозяин отдал строжайший приказ, чтобы никто не смел мешать нам. Нас было двенадцать человек.

Мы с Нуарсеем, как герои дня, восседали на троне из черного бархата, установленном в центре огромного зала; ниже трона, увенчанные коронами из кипарисовых листьев, располагались: старший сын Нуарсея по имени Фаон, восемнадцати лет от роду; двенадцатилетний младший сын, которого звали Эфорб; моя дочь Марианна и мадемуазель Донис; оба шафера на свадебной церемонии — соратники Нуарсея по содомистским утехам и одновременно наемные убийцы, одному из которых хозяин дал имя Дерю, другому — Картуш[124]; обоим было около тридцати лет, оба были разряжены как каннибалы и обвешаны розгами и кинжалами, оба держали в руках живых змей; справа и слева от нас сидели две мои лесбиянки Теодора и Лаис; у наших ног в почтительном ожидании застыли еще две девицы, взятые мною из публичного дома, восемнадцати и двадцати лет, с очаровательнейшими мордашками.

Наблюдая за приготовлениями, я обратила внимание на мою бесценную Марианну и поспешила напомнить Нуарсею о его торжественном обещании.

— Дорогая моя, — прозвучал его ответ, — тебе следовало бы понять, что я страшно возбужден. Ты же знаешь, в каком состоянии я был сегодня утром, как я жаждал утолить свою фантастическую мечту, которая не давала мне покоя много лет. Она до сих пор сжигает мой мозг, Жюльетта, и я боюсь, что ты выбрала неподходящий момент, чтобы напомнить мне о моем обещании совершить добродетельный поступок, ведь стоит только подбросить хвороста в огонь безумной похоти, и все наши прежние благие намерения рассеиваются как дым. Давай будем наслаждаться, давай развлекаться, может быть, я и сдержу свое слово — кто знает? Но если нет, если сладострастие ввергнет нас в пучину жестокостей, постарайся найти силы пережить несчастье, которого ты так опасаешься и которое, впрочем, для нас с тобой не такая уж страшная вещь. Вспомни, милая Жюльетта, что для развращенных умов, наподобие наших, чем более священен какой-нибудь предмет, тем больше имеется оснований оскорбить его: чем больше претензий предъявляет добродетель, тем скорее беспощадный порок уничтожает ее.

Между тем в зале одновременно вспыхнули сотни свечей, и спектакль начался.

— Картуш, Дерю, — торжественно заявил Нуарсей, обращаясь к заплечных дел мастерам, — будьте достойны знаменитостей, чьи имена я позволил вам носить, чьи великие деяния история будет передавать из поколения в поколение; надеюсь, вы, как и прежде, послужите благороднейшему делу злодейства, так ступайте и разденьте этих четверых, предназначенных для бойни, чело которых увенчано листьями древа смерти, сбросьте с них все тряпье — оно им больше не понадобится, — и исполняйте все, что вам было поручено.

Подручные выступили вперед, раздели четверых жертв и бросили их одежды в гудевшее пламя одного из каминов, которые обогревали зал.

— Что это за странный ритуал? — встревоженно спросила Фонтанж, глядя, как огонь пожирает ее платье, юбки и нижнее белье. — Зачем жечь одежду?

— Милая девочка, — ответил Нуарсей, — скоро, очень скоро, тебе, чтобы прикрыть наготу, понадобится только немного сырой земли и еще меньше дерна.

— Великий Боже! Что я слышу! В чем моя вина?

— Приведите ко мне эту девицу, — приказал Нуарсей.

Пока Лаис сосала его, пока одна из проституток лобзала ему зад, а я подбадривала его словесно, распутник, прильнув губами к губам прелестной девы, жадно целовал ее в продолжение четверти часа несмотря на сопротивление Фонтанж, столь же отчаянное, сколько бесполезное. Потом он обратил свое похотливое внимание на ее ягодицы, пришел в экстаз и воскликнул:

— Ах, Жюльетта, у нее, оказывается, есть и жопка! Какая у нее чудная попка, как приятно, наверное, прочистить этот восхитительный предмет и изувечить его…

При этом его язык погрузился в маленькое трепещущее отверстие, а я начала одной рукой вырывать шелковистые волоски, прикрывавшие вагину девочки, другой — щипать ее упругие груди. Через некоторое время Нуарсей поставил ее на колени, заставил своих подручных целовать ее самые укромные места, прижал свое седалище к нежному девичьему лицу и приказал облизывать себе анус.

Такое неожиданное начало стало тяжким испытанием для стыдливости непорочного существа, но сильнее чувства стыда и отвращения был дикий ужас, который совершенно парализовал ее волю.

Воспитанная в духе скромности, усвоившая самые добронравные принципы в своей обители, мадемуазель Донис оказалась в ужасном положении, и больше всего нас забавляла жесточайшая борьба, которая происходила на наших глазах между благопристойностью и ощущением безысходности.