Через некоторое время мы развязали их и поставили на колени; поднятые руки привязали к деревьям, на лодыжки и икры положили тяжелые камни, чтобы они не могли пошевелиться. В таком положении хорошо вырисовывались их вызывающе соблазнительные груди: грудь Филогоны была выше всяческих похвал, да и грудь Клотильды увяла совсем немного и выглядела прекрасно. При этом зрелище мое бешенство достигло апогея. Какое это блаженство — перерезать узы, связывающие нас с другими! Я заставил обеих целовать мне ягодицы, потом, овладев Карлсоном, приподнял эти прекрасные груди и не спеша, одну за другой, отрезал их; потом нанизал кусочки нежной плоти на гибкий прутик и в виде ожерелья повесил женщинам на шею; их тела обливались кровью, и я сбросил на них последние брызги спермы, когда Карлсон прочищал мне задний проход.
— Вот теперь все, — удовлетворенно произнес я. — Оставим их здесь, и дикие звери и птицы за один день покончат с ними. Это лучше, чем если бы мы убили их сразу и лишили возможности мучиться дольше.
Карлсону, обладавшему невероятно жестоким сердцем, не терпелось покончить с этим делом там же, не сходя с места — чтобы насладиться, сказал он, предсмертной агонией этой парочки; но я убедил его, что в моем предложении больше смысла, он сдался, и мы начали прощаться с дамами.
— Если есть Бог на свете, — слабо простонала Клотильда, — пусть он увидит, к чему привел первородный грех. Я виновата в том, что принадлежала этому чудовищу, и признаю свою вину, но скажи, Боже, неужели так жестоко ты должен карать меня?
— Ого! Что я слышу? — повернулся я к Карлсону. — Это, кажется, настоящий бунт против Всевышнего; давай отомстим за Бога, которого мы оба с тобой глубоко уважаем. Обычно за богохульные речи вырывают язык, и справедливость должна восторжествовать немедленно. Пора лишить этих тварей возможности кощунствовать.
Мы силой разжали им зубы и отрезали язык почти по самый корень.
— Раз уж они больше не могут разговаривать, — предложил Карлсон, — какого черта нужны им глаза? Давайте вырвем эти прекрасные очи, которые когда-то бросали вас в дрожь…
Обрадовавшись такому мудрому совету, я немедленно ослепил Филогону, а Карлсон выколол глаза Клотильде.
— Вот теперь все в порядке, но… — я сделал паузу и закончил, — эти суки могут ведь и укусить диких зверей, которые придут полакомиться ими.
Для удаления зубов мы воспользовались камнем и, не желая еще больше калечить свои жертвы, чтобы не сделать их совершенно бесчувственными к предстоящим последним страданиям, пошли обратно. Шагов через сто мы поднялись на невысокий холм, с которого прекрасно просматривалась вся сцена. На лужайке уже собрались всевозможные птицы и звери, кишмя кишевшие на острове, и скоро была видна только темная шевелившаяся масса.
— Посмотри, мой храбрый Карлсон, на этот спектакль! Ты не знаешь, как приятно расправиться таким образом с собственной женой и дочерью. Я жалею, что нет у меня сотни других родственников — ни один не ускользнул бы от меня. Дай-ка мне свой несравненный зад, я позабавлюсь с ним.
Мы еще раз удовлетворили друг друга, в последний раз сбросили сперму и пошли к берегу.
Капитан выслушал нашу выдуманную историю с самым спокойным видом, получил еще несколько цехинов, и на третий день после экспедиции на совиный остров мы высадились в Неаполе.
Мне сразу понравилась эта сказочная страна, и я приобрел вот это поместье, где живу до сих пор; хотя я очень богат, разбойничьи привычки не дают покоя: слишком дороги и приятны они мне, чтобы оставить их; грабежи и убийства сделались моими жизненными потребностями, и я скорее умру, чем откажусь от этих удовольствий. У меня есть небольшая армия; Карлсон — мой лейтенант, это он захватил вас там, на дороге, и он замещал меня, когда я ездил в Париж за сестрой, с которой мечтал соединиться всю жизнь.
Несмотря на свое влияние, могущество и богатство, Клервиль, не задумываясь, бросила все, чтобы связать свою судьбу со мной, ибо она высоко ценит мою приверженность к злодейству. К тому же здесь у нее много больше возможностей удовлетворять свои жестокие страсти, которыми она всегда славилась. Пока она готовилась к отъезду, я три месяца жил в Париже; затем мы вместе вернулись в этот приют преступления и порока. Для того, чтобы по-настоящему скрепить наш союз, по дороге сюда мы поженились в Лионе и теперь надеемся, что никакая сила не разлучит двоих людей, которые так удивительно подходят друг другу и которые, независимо от своих извращенных наклонностей, всегда рады оказать теплый прием под своей крышей друзьям, столь же порочным, как они сами.
— Ну и как, Жюльетга, — спросила Клервиль, когда ее брат закончил свой рассказ, — достоин ли меня такой человек?
— Без сомнения, он самый достойный из всех, кто превыше всех законов ставит личное счастье и не оглядываетесь на чужое мнение.