Жюль Верн

«Закончил вещицу, которую мне очень занятно было писать; в ней ты обнаружишь несколько больше наблюдательности, чего не хватало моим последним произведениям. Следует отдавать себе ясный отчет, что все исходит от той или иной философской идеи и что писатель должен обосновать ее в последовательном развитии своего сюжета. В жизни ведь нет ни одного факта, ни одного происшествия, которое не дало бы пищи для нравственного размышления, — вот что надо иметь в виду и осуществлять на практике».

В 1854 году в «Мюзе» печатается «Мастер Захариус, или Часовщик, погубивший свою душу», новелла, порожденная случаем с испорченными часами, которые на самом деле были «со спуском». Рассказ этот примечателен во многих отношениях: фантастический, как сказка Гофмана, он представляет собой переплетение положительных моральных утверждений, странных фактов, поэтических порывов и размышлений, напоминающих манеру Эдгара По. Тут впервые возникает тема науки, однако лишь для того, чтобы предостеречь от греха гордыни, в который может вовлечь увлечение наукой.

Читавшие этот рассказ вспомнят Захариуса, искусного женевского часовщика, который, изобретя спуск, вообразил, что «раскрыл тайну соединения души с телом», причем первую он уподобляет приводимой в действие пружине, а второе — регулирующему механизму. Бог создал вечность. Захариус благодаря своему изобретению подчинил время и регулярно распределил его беспорядочно бегущие часы. Он не может умереть, так как он упорядочил время, и время должно умереть вместе с ним. Жизнь его связана с жизнью его часовых механизмов, которые портятся один за другим из-за колдовских махинаций странного гнома, имеющего вид стенных часов, его собрата по профессии, занятого регулированием солнечной деятельности! Тщетно дочь Захариуса Жеранда заставляет его пойти к обедне, чтобы замолить свое безбожие, — «одержимый гордыней старик не склоняет головы перед святыми дарами»[33], и часы на старой колокольне останавливаются и не бьют!

Лишь одни часы продолжают идти как ни в чем не бывало: часы замка Андернатт, на которых ежечасно после боя появляется какое-нибудь благочестивое изречение. Теперь жизнь создателя часовых механизмов зависит от хода этих часов, и им овладевает одна мысль: добраться до них и не дать им остановиться.

В разрушенном замке он обнаруживает наконец и часы, и их владельца, которым оказывается гном, часовщик солнца. Захариус торжествует, его гордыня все растет, и он спешит завести часы, чтобы они шли целое столетие. Но, увы! Теперь над циферблатом возникают уже не благочестивые изречения, а богохульства. Жеранда вызывает старика-отшельника, который читает перед часами молитвы-заклинания, имеющие власть изгонять злого духа, но последняя надпись, появляющаяся на часах, гласит: «Кто вознамерится приравнять себя к богу, будет проклят на веки вечные». Тотчас же машина для измерения времени взрывается, пружина ее прыгает по залу, и Захариус гонится за ней, напрасно стараясь поймать ее, крича: «Моя душа! Моя душа!» — и вскоре падает мертвым.

Писатель и позже, воспевая науку, время от времени вкрапливает в свои произведения то размышления, то какой-нибудь эпизод, смысл которых — напомнить нам, что власти человека поставлены пределы. Усилиями своего мышления он может заставить их отступить, но тем не менее они существуют. Следует признать, что в этой своей притче он высказывается довольно резко, и это выдает некий внутренний разлад. Столь восхищающий его научный прогресс сталкивается с его религиозными убеждениями, и он испытывает нечто вроде угрызений совести из-за того, что так высоко ценит человеческое познание. По мере того как он будет преуспевать в изучении точных наук, разлад этот станет менее заметным. Если в двадцать пять лет он страдает, сталкиваясь с гордыней пауки, все выводящей из себя самой, без «восхождения к бесконечному источнику, откуда почерпнуты все изначальные основы», то лишь потому, что недостаточно хорошо осознает значение научных изысканий и живет в эпоху, когда позитивизм и идеализм кажутся совершенно несовместимыми.