Жюль Верн

— Ты умеешь глотать шпаги? — спросил как-то Барнаво своего «мальчика». — Напрасно смеешься; это не так трудно и хорошо оплачивается. Я пробовал — шпага вошла наполовину и дальше идти не захотела. Если бы я поупражнялся с недельку-другую, меня, наверное, приняли бы в труппу индусов, выступающих в цирке.

— Вы, Барнаво, не индус, — сказал Иньяр.

— Благодарю вас, я это помню. Но и те индусы, которые выступают в цирке, родились в Лионе, да будет это вам известно.

Барнаво спросил друзей, чем они питаются. Булочка в два су на второе и пустая тарелка на первое? Подогретый кофе на третье? Воспоминания о прошлом вместо хорошей сигары? Барнаво покачал головой.

— Ничего не понимаю, — сказал он. — Вы, Аристид, знакомы с самим Оффенбахом и даже с капельмейстерами Большой оперы. Ты, Жюль, в превосходных отношениях с Гюго и Дюма. Ваши сочинения, милые мальчики, представляют на сцене. Где же ваши деньги? Ничего не понимаю! Не было связей — вы ели кролика и спаржу. Появились связи — исчез хлеб и нет горчицы… Пожалуйте ко мне на обед в это воскресенье.

— В котором часу изволите? — сверля Барнаво жадными взглядами, спросили музыкант и драматический писатель.

Барнаво был польщен. На обед он приготовил суп из рыбы, мясные котлеты, вишневый компот, поставил на стол кувшин вина и ящик сигар.

Жюль и Аристид ели и пили. Барнаво сидел в сторонке, подливал, подкладывал и умилялся, — аппетит Жюля приводил его в восторг.

— Так много есть может только очень хороший человек, — сказал Барнаво. — Питайся, Жюль, питайся! Я налью тебе еще, — ешь, ешь, такого супа в ресторане не подадут. Ешь, умоляю тебя! Не отказывайся от четвертой тарелки! Все великие люди любили поесть вроде тебя. Ты будешь знаменитым!

— А я, дядюшка Барнаво? — спросил Иньяр, отказываясь от второй тарелки супа.

— Вы? У нас в Пиренеях говорят: кто ест только то, что ему нравится, тот никогда не получит того, чего он хочет. Аминь.

— Я съел восемь котлет, дядюшка Барнаво, — сказал Иньяр.

— И одну тарелку супа. А суп — главное в жизни! Сколько раз говорил я вам об этом, а вы мне не верите. Я знавал одного человека, который питался только супом и вином и прожил сто лет. В завещании он обязал сыновей, внуков и правнуков есть только суп и пить только вино. Сыновья, внуки и правнуки процветают.

— Вы это придумали или слышали от кого-нибудь? — спросил Иньяр.

— Съешьте еще три котлеты и помните, что великий человек и хороший аппетит — одно и то же. Дюма обожает суп. Гюго тоже. Мольер и Расин могли говорить о супе как о первой любви. Великий Наполеон, направляясь в Россию, шел, в сущности, только затем, чтобы поесть кислых щей, есть у русских такое кушанье, я жалею, что оно не прививается у нас. Людовик Двенадцатый сам варил себе раковый суп. Вольтер спрашивал русскую императрицу Екатерину, с которой он состоял в переписке, — как надо варить суп, тот самый, которым кормят ее. Императрица ответила: «Вы берете фазана и жарите его в масле». Великий Лафонтен прославил суп в баснях. Бальзак изобрел кофе из корешков моркови и свеклы — это его суп. Почтенный болтун Скриб придумал изречение: «Суп — это да, всё прочее — литература…» Угодно вам слушать дальше?

— Большое спасибо за обед, — низко кланяясь, сказал Иньяр. — Вы, дядюшка Барнаво, ловко сочиняете!

— Возможно, — согласился Барнаво, дымя сигарой. — Так, самую малость, чтобы не заскучать от правды.

Наконец-то пришло письмо от Пьера Верна! Жюль схватил его, подумав: так приговоренный к смерти берет в руки бумагу о помиловании… Вскрывая конверт, Жюль вслух произнес: «Приговор утвержден…» Глаза его побежали по прямым, энергичным строчкам. Он заглянул в конец, прочел: «Горячо любящий отец». Отлегло от сердца.

Все благополучно: у отца не было денег, он извиняется за задержку.

«Твоя пьеса, сыгранная в Нанте, — читал Жюль, — настоящее литературное произведение, несмотря на легкость и, сказал бы я, пустоту мысли и содержания. Всё же желаю тебе удачи на том поприще, которое так ненавистно тебе только внешне; не забывай, что судейскими были твой прадед и дед! В последний раз, Жюль: или работа со мною в Нанте, что спокойно, прибыльно и солидно, или твоя рискованная литература. В кого бы тебе быть писателем, сам посуди! Не верь Дюма, у него мозги фантазера и выдумщика, верь отцу, он живет на земле и отказывается от крыльев из проволоки и шелка. Подумай и реши: или родной Нант и адвокатская деятельность в моей конторе, или чужой Париж, оставаясь в котором ты должен самостоятельно, без моей помощи, добывать средства к существованию…»

— Кончено, Аристид, — сказал Жюль. — Министерство финансов для меня закрыто.

— Зато ты имеешь неограниченный кредит в Министерстве Надежд и Самообольщений, — утешил Иньяр. — Твои дела не столь плачевны, как кажется. Известно ли тебе, что в Париже выходит журнал под названием «Семейный музей»?

— Что-то слыхал… Мало ли журналов выходит в Париже!

— Журнал этот, — продолжал Иньяр, — печатает рассказы, статьи, научно-популярные беседы и всевозможную мелочь. Редактор журнала — Пьер Шевалье.