Житие и страсть Жоржа Сименона

«У меня спасительное ощущение того, что я возвращаюсь к самому себе, в рамки соответствующие теперешним моим меркам. Я до того убежден в том, что не являюсь больше профессионалом литературы, что поручаю Эткен заменить на моих официальных документах, в том числе и на бельгийском паспорте, устаревшую пометку «романист» на более близкую к действительности «без определенных занятий»»

Впервые в жизни Сименон признается себе, что устал от письменного стола. Его фантастическая писательская активность, сопровождавшая метра детектива при любых обстоятельствах, внезапно иссякла. Ему уже нечего доказывать миру, нечего ждать от него и…не о чем рассказать? Так он думает и, к счастью, ошибается.

2

Решения Сименона всегда скоры и безоговорочны — он не раз круто менял «маршрут» своей жизни.

Жорж принимает лозаннского журналиста, числящегося среди его друзей, и сообщает об отказе от активной литературной деятельности. Вышедшая с интервью Сименона статья, вызывает сенсацию, ее подхватывают все информационные агентствами мира:

«Сименон больше не пишет!», «Прощание с Мегрэ», «Смерть вдохновения»!

Сименона никогда не волновали отзывы прессы, не смущают и на этот раз: он чувствует, что поступил правильно.

Семидесятилетний юбилей Сименон с Терезой отмечают в новой, светлой и удобной шестикомнатной квартире. Он приобретает простенький магнитофон и в тот же вечер начинает диктовать, не думая о том, будет ли когда–нибудь публиковаться эти заметки. Потребность регулярно выражать свои мысли изменила форму. Теперь он не сочиняет сюжеты, а высказывает лишь то, что касается его самого. И не пишет — а просто говорит, сидя за столом, перед включенным Терезой магнитофоном. Она тихо меняет пленки, чтобы не прерывать долгий монолог Жоржа. Она — единственная слушательница его исповеди.

Через пару дней приезжает на сутки Мари — Джо и они отмечают сразу два дня рождения — ведь она родилась лишь на два дня раньше отца. Это большая радость, видеть дочь, которая, ох, как хочется Жоржу верить в это, обрела себя. Летом Мари — Джо впервые сыграла маленькую роль в фильме и собирается снова сниматься у Марка. Ей 20 лет, она красива и талантлива. В поведении девушки все же ощущается нервное напряжение, которое она старается скрыть от отца. А он изо всех сил скрывает от дочери недомогания: головокружения и невроз, заставляющие его просыпаться ночью и ходить по кабинету.

С одного из балконов сквозь листву виден маленький домик ХУ 1 века, дворик которого так похож на деревенский. Сименон загорается идеей пожить на земле, но в бюро по недвижимости ему сообщают, что дом занят. Зато показывают другой — розовый, двухэтажный, с садом и могучим ливанским кедром двухсот пятидесяти летнего возраста. Осмотрев домик, они тотчас покупают его. Далее следует ремонт и закупка белой шведской мебели — Сименон хочет, что бы все здесь было предельно просто и удобно: ни картин, ни безделушек.

Восьмого февраля 1974 года они переезжают в новый дом, и в тот же день приезжает Мари — Джо. Большая, уютная комната, в которой Жорж с Терезой проводят дни и ночи, за исключением трапез, проходящих в столовой, вызывает у Мари — Джо что–то вроде шока: Видимо, она еще на что–то надеялась, что–то ждала.

— Почему она, а не я? — Спрашивает она Жоржа, когда Тереза выходит. В голубых глазах сверкают гневные слезы.

— Ты не понимаешь, моя девочка? Тереза разделяет все в моей жизни.

— Ну и что?

Она показывает отцу золотое кольцо, которое много раз расширяли:

— Разве оно для тебя ничего не значит? Для меня — это единственная правда. Я буду носить его даже после того, как…

— Детка, ты должна, наконец, понять…

— Я все понимаю… Но разве я не могу делать для тебя то, что делает она?

…На следующий день после отъезда дочери Сименон падает по дороге в туалет — сломано бедро. Пять недель неподвижности в клинике. Рядом неизменно Тереза, ухаживающая за ним нежно и внимательно. Палата залита солнцем и клубы дыма от трубки в его лучах кажутся голубыми. Сименон курит, приподнимаясь на подушках.

— Вы наверно, скучаете тут без своего дела, без общества? — спросил профессор, присаживаясь в кресло напротив кровати больного. — Заперты здесь, как в клетке.

— О чем вы говорите, доктор? — Сименон усмехнулся. — Я живу, а пока живу буду ненавидеть слово «скука». По–моему, его надо вычеркнуть из словарей. Я не скучаю, даже если из–за болезни оказываюсь заточенным в комнате или палате, которую знаю уже наизусть: и тогда каждая минута мне в радость. Скуки не существует, поверьте мне!

— Чувствую, у вас есть некий собственный рецепт. От моих взрослых детей я все чаще слышу это слово, притом, что в их распоряжении все, что душе угодно: музеи, концерты, клубы, путешествия… — Вздохнул профессор.

— Никаких секретов. Просто надо беречь в себе радость жизни. Как бы жизнь ни складывалась. И помнить: скука крадет время, она сокращает нашу жизнь. Если украдут деньги их можно как–то восполнить, но кража времени страшней — оно невосполнимо.