Житие и страсть Жоржа Сименона

— Ди, давай договоримся — инициатива в съемках принадлежит мне. Как я решу, так они и станут снимать. — Повернувшись спиной, Жорж поспешно удалился, дабы прекратить мучительный разговор.

Весь день, пока в Эшандане работала группа итальянского телевидения, Дениз не показывалась из своего кабинета. «– Дулась и пила», — понял Жорж.

Поздним вечером, закончив съемки, веселая группа итальянцев по приглашению хозяина собралась за накрытыми столами во дворе замка, где камни после захода солнца остывали, смягчая жару. Двор освещали лишь два больших фонаря из кованного железа, вокруг которых вилась мошкара и черными тенями метались летучие мыши. Застолье подходило к концу, когда на парадной лестнице эффектно показалась хозяйка.

— Привет всем! — она помахала руками. Летнее нарядное платье с открытыми плечами и спиной подчеркивало стройную фигуру, а пышная юбка была, наверно, несколько короче, чем полагалось бы для светской дамы.

— Прошу всех задержаться и наполнить стаканы! — Она подошла к столу. — За что может пить счастливая жена маэстро? За любовь! — Высоко подняв платье, Дениз забралась на стол и начала отплясывать канкан, под хлопки оживленных итальянцев. Не известно, чем бы завершилась эта сцена, если бы Эткен тактично не увела мадам Сименон в дом.

Телевидение нескольких стран запустило сериалы с Мегрэ, все новые и новые издания романов, рассказов, новелл Сименона на разных языках, следовали потоком. Лавина договоров, визитов, обедов и ужинов с друзьями и издателями из разных стран составляла чуть не еженедельную «повинность» знаменитости. Студенты, пишущие дипломы о Сименоне, серьезные исследователи, занятые анализом его творчества — все просили принять их в Эшандане. От журналистов не было отбоя. Но редко среди них попадались такие, с кем Сименон находил общий язык, откровенно и подробно рассказывал о разных этапах своего писательского пути, делясь наблюдениями и мыслями об изменении нравов.

«В течение моей жизни я наблюдал как осуществлялись многие мечты моей молодости, которые я не надеялся когда–нибудь увидеть, принятыми в обществе.

Большая свобода личности, допускаемая сегодня, повлекла за собой и большую свободу нравов. Я не смею утверждать, что она достигла расцвета, ибо от этого мы еще далеки. Гонителями сексуальной свободы выступают лишь отдельные фанатики, которые стали посмешищем молодых. Еще в 1930 году иностранцы и провинциалы очень дорого оплачивали в «Фоли — Бержер» право созерцать, сидя неподвижно, как статуи, четырех или шестерых женщин с перьями на голове и с обнаженной грудью. Хотя живот у них был обнажен только на половину. Полицейские правила запрещали мужчинам малейшее движение во время этого «смелого» представления.

Прошлым летом никто не смотрел на женщин с обнаженной грудью даже совершенно голых, загоравших на пляже в Лозанне. Изменила ли физическая свобода нравы к худшему? Или же побеждает стремление человека к естественности поведения, раскрепощению тела и духа? Не знаю. Могу лишь сказать, что процесс освобождения от табу, привнесенных цивилизацией, не однозначен. Об этом можно судить, хотя бы, по уровню преступности, заметно выросшему… С тревогой спрашиваю себя, а что, если в отдаленном или не очень отдаленном будущем право убивать — даже не на войне, даже не для защиты угнетенного меньшинства — станет частью Прав Человека?»

6

Сименон, призывающий к свободе личности, в то же время — завзятый педант, не терпящий издержек «раскрепощенности». Неточность, необязательность, безответственность, допустимые в быту, ярые враги на той территории, где располагается его творчества. Как бы пренебрежительно не относился он к «литераторству» и своим детективам, за процессом издания собственных книг он внимательно следил с самого начала, отличаясь высокой требовательностью.

«У меня никогда не было ссор с моими издателями, хотя многие писатели называют издателей ворами. Я требователен, но слежу за исполнение условий договоров, что бы каждый получил свое. Это не просто. Сейчас у меня вышло более 150 собраний сочинений по всему миру. А как я определяю сумму гонорара? Исходя из разумных соображений.

В 1930 году, когда я решил запустить цикл Мегрэ, я изучил сведения относительно цены на бумагу, стоимости печатания, брошюровки, фотообложки. Подсчитал расходы на распространение и даже процент непроданных экземпляров. Получилась отпускная цена 6 франков за книгу — нечто среднее между ценами на развлекательную и серьезную литературу.

— Плохая цифра, — сказал мне издатель. — Нужна круглая сумма, чтобы покупатель легко мог оплатить покупку, а не лезть второй раз в кошелек — пять франков.

Тогда я достал свои записки и доказал, что моя цена получена верно.

Конечно же, меня волновал и внешний вид книги.