Жители ноосферы

В понедельник с утра, когда еще Раиса Павловна не позвонила главному, в редакцию прибежал сотрудник пресс-службы УВД области и бросил на стол информотделу сводку происшествий за выходные. К ней была подколота фотография неизвестного мужчины, который с закрытой черепно-мозговой травмой, повлекшей летальный исход, подобран был на пустыре на улице Трактористов. «Опубликуйте, может кто узнает…» — сказал сотрудник. Нормальный бюрократический бардак — в пресс-службе еще не знали, что тело уже обрело имя, фамилию и безутешную мать.

Вопль, который испустила самая смазливенькая из сотрудниц информотдела, взглянув на фото, привлек в их тесный отсек всю редакцию. Так стало ясно, почему Всеволод Савинский не явился на работу в пятницу и после выходных.

Женщина, отдаленно похожая на Раису Павловну Савинскую, сидела в кабинете следователя прокуратуры Е. И. Сергеева. Снятие свидетельских показаний длилось второй час. Следователь уже устал пережидать моменты, когда женщина, щуплая, со встрепанной неровной сединой устремляла за окно горящий ожиданием взгляд — словно чаяла там увидеть сына. Шел бесполезный разговор: следователь у матери, мать у следователя пытались выведать, чего ради Всеволод Савинский потащился среди ночи на пустырь. Их обоюдные вопросы так и остались без ответа. Уголовное дело «повисло».

Все, что происходило со Всеволодом, в виде гипертекста предстало передо мной. И я присела, словно кто двинул под колени, чтобы уберечь голову от бутылки, летящей из внеземного пространства.

Там, за Аидом, шевельнулась двухметровая тень: «Ну что, догадалась?».

«Догадалась!» — послала я ответный мысленный импульс. Теперь я точно знала: смерть пришла за тем, кто ее кликал тридцать лет, и обставила уход поэта как могла правдоподобно.

Но я не учла, что опасно обмениваться репликами с душой Всеволода, — тоннель был открыт, ветер набирал силу, постижение Мудрости должно было быть наказанным, а Смерть никогда не устает махать косой…

Я, живая, подчеркнуто плотская, не хотела уходить в черный омут, у меня на земле были Ленка, мать, Павел Грибов, любимая работа, и я отродясь не написала ни строчки стихотворной, стремящейся туда… И все же меня тянуло вперед. Но бабка завещала мне надежное средство от мороков: молитву Честному Кресту Господню!

Перекрестилась. «Да воскреснет Бог, и да расточатся врази его…»

Голос бухнул ненормально громко. Зато ощущение перехода в мир иной пропало. Ноги нащупали землю.

В продолжении молитвы я постыдно запуталась, посему произнесла просто:

— Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего Всеволода!

Вокруг — посмотреть зрением телесным — ничего не изменилось: темно, холодно, скользко и небезопасно. Прочь, прочь с пустыря! Возле остановки троллейбуса меня прошиб холодный пот, припадочно заколотилось сердце. Хорошо, гостиница приняла постоялицу безразлично-любезно. Включила телевизор и радио, влезла под горячий душ. С преувеличенным вниманием уставилась в экран, повседневной суетой отгоняя от себя жуть встречи с неведомым и внутренне скуля, точно в карантине. Не прилипла ли ко мне зараза? Не потянет ли и меня в черную дыру, следом за Всеволодом?

Глава 7

«Сей-Час-Же», вопреки моему скепсису, принял репортаж, и хоть с купюрами и правками, но опубликовал. В день публикации я уволилась из «Периферии». Между двумя работами выпадал люфт, дней пять.

Сидя дома, я с нервным оживлением ожидала эффекта, который должен был бы произвести на Павла Грибова сюрприз. Сама любовнику газету под нос совать не хотела, положилась на судьбу. Вдруг он изменит свое мнение о журналистике?..

Дождалась.

Прозвенел звонок у лестничной двери. Открыв, я зафиксировала взглядом два достойных объекта: каменное лицо Павла Грибова и свернутый в жгут «Сей-Час-Же» у него под мышкой. Избежав ритуальных поцелуйчиков-обжиманий на пороге, Павел мощной грудной клеткой потеснил меня, и в комнату мы вошли пятясь.

Ни единого вопроса задать не довелось. Даже выдохнуть я не успела.

— Сука драная, — припечатал Павел, кидая на стол скрученную газету.

Глаза его были свинцовы. Их взгляд давил. Я заметалась, ища помощи, попятилась к окошку, оперлась спиной на подоконник…

— Мразь, — продолжил Павел.

В груди поселилась небольшая черная дыра, куда беззвучно улетело все живое.

— Как ты могла такое натворить?!

Он взял со стола газету и подирижировал ею под лампочкой, давая понять — дело в полосе номер восемнадцать.

Много оскорблений выпадало мне от Павла, но таких я пока еще не удостаивалась. И никогда в жизни меня никто не ругал столь площадно, не объясняя вины. А из меня черная дыра высосала гладкую продуманную речь в свою защиту: в увековечение памяти Всеволода я вложила свою лепту и смею надеяться, что это не самый плохой вклад, потому что я рисую его человеком, а не только поэтом, и даже постигаю его душу, потому что мне она раскрылась…