Жить, чтобы любить

Я сидела на больничной кровати и безразлично слушала, как звякают осколки вынутого стекла о дно металлического тазика. По щекам по-прежнему текли слезы, которые я молча глотала. Я невольно поежилась, когда доктор расковырял рану, чтобы исследовать ткани на наличие оставшихся осколков. А затем, когда он начал накладывать швы, постепенно впала в состояние ступора.

Врач попросил меня объяснить, как такое могло случиться, и Джордж сразу напрягся. Но за последние несколько месяцев я настолько навострилась врать, что легко и непринужденно выдала историю о том, как поскользнулась на мокром полу. Меня не волновало, поверит мне доктор или нет, но, похоже, причин сомневаться у него не было. И вот, проведя несколько часов в больнице, мы наконец отправились домой.

– Я постараюсь все утрясти, – проворчал Джордж, когда мы ехали назад. – Отправляйся в свою комнату и предоставь остальное мне. Хорошо?

– Хорошо, – прошептала я.

– Но ведь должен же быть хоть какой-нибудь способ вам двоим ужиться под одной крышей, – пробурчал Джордж, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне.

И, судя по его тону, он явно считал, будто здесь есть доля и моей вины, причем даже больше, чем ее. Я бессильно сжала зубы. Выходит, он всегда будет на ее стороне, а значит, она на этом не остановится.

Я рассчитывала, что, когда мы приедем домой, не увижу машины Кэрол. Даже не знаю почему. Может, просто надеялась, что она уедет. Но ее синий «джип» неподвижно стоял на подъездной дорожке. Джордж остановился за ним, и я, оберегая перевязанную руку, соскользнула с сиденья и неохотно побрела к дому.

Кэрол уже успела убрать осколки и даже заделать дыру прозрачным пластиком. Но поблизости ее пока не было видно. Я прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь. Анестезия еще не отошла, но рука уже начала потихоньку болезненно пульсировать. Я легла на кровать и уставилась в потолок, не чувствуя ни печали, ни гнева, а только какую-то странную опустошенность. Я позволила себе ни о чем не думать, впала в привычное оцепенение, укрывшись им, словно старым одеялом.

Сверху доносились сердитые голоса и рыдания детей. Я закрыла глаза и от всего отключилась. Мне показалось, что она умоляет Джорджа плачущим голосом. Затем все стихло. Кажется, Джордж спустился по лестнице и прошел на кухню. Но потом усталость взяла свое, и я потихоньку уснула.

И проспала до самого утра. А когда проснулась, то обнаружила, что спала не раздеваясь, прямо поверх одеяла. Испуганно посмотрела на часы, но будильник должен был прозвенеть только через десять минут.

Потом я с трудом села на кровати. Руку сразу же пронзила острая боль. Я выпрямилась, со свистом выдохнув сквозь стиснутые зубы. Доктор не велел мне целые сутки мочить швы, и теперь было совершенно непонятно, как принимать душ. Я подумала о том, как в таком виде покажусь на глаза Саре и Эвану, и застонала. Боже, а нельзя ли вообще сегодня не ходить в школу?

Поскольку принимать душ с одной рукой было невозможно, я обтерлась влажной губкой и затянула волосы в конский хвост, чтобы не слишком бросалось в глаза, что они немытые. Когда я вышла из ванной, в доме стояла мертвая тишина. Остановившись в коридоре, я прислушалась, но не услышала ничего, кроме гудения холодильника.

Тогда я осторожно пробралась на кухню и снова прислушалась. Но ни на кухне, ни в гостиной не было никаких признаков жизни. На барной стойке лежал небольшой бумажный пакет с прикрепленной к нему запиской, а рядом – ключ.

«Это мазь, которую ты должна дважды в день прикладывать к швам. Кэрол поживет пока у своей матери. Ей надо прийти в себя. Теперь все будет по-другому. Когда будешь уходить, запри дверь на ключ».

Я несколько раз перечитала записку, удивленно качая головой. Неужели он и впрямь верит, что все будет по-другому? У меня на глаза навернулись слезы и тоненьким ручейком потекли по лицу. Я вытерла щеки и проглотила ком в горле.

Затем положила пакет с бинтами и мазью на письменный стол и стала собирать книги. За мной вот-вот должен был заехать Эван. Повернула ключ в замке кухонной двери и удивленно прислушалась к лязганью собачки, поскольку еще ни разу не запирала за собой дверь. И, отчаянно борясь со слезами, побрела по лестнице вниз.

– Она дома? – спокойно спросил Эван, когда я села в машину.

Естественно, он сразу все понял. Я, конечно, надеялась, что длинный рукав скроет повязку, но она отчетливо проступала из-под тонкой ткани. Да и моя опухшая физиономия говорила сама за себя.

– Нет, – отвернувшись к окну, прошептала я. – Уехала на несколько дней к матери.

– Ты больше не можешь здесь оставаться.

– Я знаю, – одними губами беззвучно произнесла я.

Глаза снова защипало от непрошеных слез. Я боялась на него посмотреть. В голове было совершенно пусто, мне не хотелось даже вдумываться в смысл сказанных им слов. До школы мы ехали в тяжелом молчании.

Остановившись на школьной парковке, Эван закрыл машину и резко повернулся ко мне.

– Эмма? – тихо позвал он меня. – Ты в порядке?

Но я только помотала головой.