Жёстко и угрюмо

Наука считала, что изготовление циклопических каменных изваяний – это такой любопытный исторический казус, оригинальный местный обычай малого народа, живущего на крошечном острове в отдалении от мира.

Однако ни один малый народ мира, от алеутов до, например, айнов, или нивхов, или удэгейцев, – не создал ничего подобного.

Сотни каменных фигур, каждая высотой в двухэтажный дом, совершенно оригинального и, прямо сказать, устрашающего вида.

Аналогов нет.

Ни одно уединённое племя не оставило столь впечатляющего наследия, как рапануи.

Простая логика подводила меня к прежнему выводу: легенда о «царстве Му» не врёт. Народ рапа-нуи наследовал какую-то чрезвычайно старую, реликтовую культуру, не имеющую никакой связи с остальной мировой цивилизацией.

И даже если народ острова думал, что он самостоятельно изобрёл своих истуканов и самостоятельно научился их изготавливать, – на самом деле так сработала некая древняя память, уникальное знание, осевшее в подсознании отдалённых потомков тех, кто населял материк Му.

За день я объехал весь остров. Он был слишком мал и однообразен для места, где родилось нечто грандиозное и непонятное. Теперь я точно знал, что материк Му существовал.

Лучшее и самое красивое капище называлось «Анакена», – я добрался до него к вечеру, когда уже устал и сгорел.

Но океан вознаградил меня.

Скатившись по склону горы, по пыльному просёлку, я оказался в поистине волшебном месте, космическом, не имеющем ровно ничего общего с миром, породившим меня.

Здесь трещали пальмы, песок сверкал белизной, а в ста шагах от берега стояли семь идолов, хорошо сохранившихся.

Ничего прекраснее и удивительнее бухты Анакена я никогда не видел. Я с удовольствием признался себе в этом.

Я ходил по песку в одиночестве.

Я искупался, ежеминутно благословляя Пацифик и не рискуя заплывать слишком далеко от линии прибоя.

Я подремал в траве, подстелив потную фуфайку.

Сочетание запредельной красоты и ещё более запредельного уединения потрясло меня. Не просто самый далёкий остров в самом большом океане – но самая отдалённая бухта этого острова, самая красивая, самая умиротворённая. Конечно же, настоящий край света должен был выглядеть именно как фрагмент библейского Эдема: залитый золотым светом солнца, обвеянный ветром, погружённый в первозданную тишину, в цветах изумруда и небесной синевы.

Ничтожно малый осколок другого, ныне сгинувшего мира, потерянный рай, где воздух звенел смыслами, невыразимыми на современных языках.

Мана, вспомнил я. Мана. Она здесь везде.

Легко представить, как древний материк Му понемногу умирал, проглатываемый океаном, как люди, спасаясь от медленно подступающей воды, поднимались выше и выше по склонам гор, перетаскивая за собой свои памятники. Вместе с людьми поднималась их мана, их эгрегор, их сила, накопленная предками. Наконец, ничего не осталось от материка Му, немногие уцелевшие спаслись на вершине самой высокой горы, туда же доставили, с великим трудом, лучших и самых важных истуканов, и одновременно на той же вершине собралась в могучий концентрат сила всей их великой расы.

Вместе со мной тем же рейсом на остров прилетели десятка два туристов, таких же, как я, искателей романтики дальних странствий; плюс некоторое количество таких же визитёров уже сидело здесь; но сегодня ни один турист не добрался до бухты Анакена, а местные сюда и не захаживали. Тут никто не жил, сюда не протянули электричество.

Этим вечером вся бухта, от края до края, включая две пальмовые рощи и семерых к аменных сторожей, принадлежала мне.

Полная победа, думал я. Бегство мистера Мак-Кинли увенчалось успехом. Спасибо техническому прогрессу и дальней авиации. Двадцать два часа – и вот я уже на изнанке мира, лежу ногами в солёную волну, и семеро каменных воинов стерегут мой покой.

В конце дня, проехав на велосипеде примерно 40 километров, я вернулся в Ханга-Роа, истязаемый животным, нутряным голодом, какого не испытывал ни в армии, ни в тюрьме, никогда в жизни. В первой же придорожной лавке я приобрёл какой-то местный пирог с мясом и банку колы, уселся на краю дороги и сожрал, не жуя.

Так прошёл мой первый день.

Я проспал всю ночь и половину следующего дня. Когда очнулся, долго не мог понять, где нахожусь и вообще кто я такой. Очевидно, мои тонкие и эфирные тела ещё не воссоединились с физической оболочкой – они двигались из Москвы своим ходом. Ощущение, что я пока не весь собран, не в полном комплекте, – было очень ясным и нравилось мне.

И даже то, что всю кожу покрыли волдыри солнечных ожогов, меня не смутило.

Велосипед вернул; о второй поездке не могло быть и речи: задница отваливалась. Известное дело – после сорока километров пробега…

– Maybe next time, – сказал я хозяину Мэлвису. – I go on foot today.

Хлопнул его по плечу и пошёл изучать столицу.

Две или три главных улицы все выходили к берегу океана; начинало темнеть. Тут и там открылись харчевни на три-четыре стола, с названиями типа «Куки Варуа» или «Апина Тупуна» и подобными, звучащими, как русскоязычные интимные эпитеты; выражение «апина тупуна» хотелось произнести, целуя женский сосок.