Жёсткая ротация

Лет сорок назад западногерманские издатели решили прикупить у Йэна Флеминга серию романов о Джеймсе Бонде, благо, Шон Коннери уже вовсю блистал на киноэкране. Писатель, однако же, заломил несусветную, а главное, неподъёмную цену. Разозлившись, издатели усадили двух бойких журналистов за сочинение пародийной немецкой бондианы, героя которой звали, допустим, Джон Доу. И произошло непредвиденное: сперва Джон Доу захватил немецкоязычный рынок, а затем разлетающиеся, как горячие пирожки, романы о его подвигах пришлось приобрести и высокомерным англичанам. То, что издатели и авторы затеяли как пародию, было воспринято читательской массой на полном серьёзе. Конечно, если можно говорить серьёзно о самом Джеймсе Бонде. Нечто похожее произошло тогда же в СССР, где, понятно, и речи быть не могло об издании бондианы, отличавшейся — особенно в ранний период — «резкой антисоветской направленностью». Три умельца — писатель Василий Аксёнов, поэт Григорий Поженян и журналист-международник (как все они, связанный со спецслужбами) Овидий Горчаков — под коллективным псевдонимом Горпожакс состряпали пухлую пародийную эпопею про агента Джина Грина — и она опять-таки стала бестселлером, разве что сугубо для внутреннего употребления. Причём читали «Грина» в Стране Советов не как пародию на Бонда, которого не знали и знать не могли, а как замену, как литературный эрзац. К слову, жили-были в послеблокадном Ленинграде две дамочки: одна вела драмкружок в Доме пионеров, а другая преподавала там же французский. Объединив умения, они решили разбогатеть и прославиться на драматургическом поприще. «Француженка» полупереводила-полупересказывала подруге игривые фарсы, водевили, комедии-«самоигралки», в которых сверкал, а порой и пенился острый галльский смысл, а та, переименовав Жана в Ваню и Мари — в Машу, перенеся действие, скажем, из Булонского леса в ЦПКиО или из супружеской спальни («Иди сюда, Жак! Втроём нам будет веселее!») на коммунальную кухню и — в соответствии с требованиями цензуры — убавив (но всё-таки сохранив) игривость, выдавала на-гора итоговый текст… И две дамочки (обеим в пору литературного дебюта было сильно за пятьдесят) добились своего: разбогатели и прославились! Их пьесы шли по всей стране в десятках театров, а самые популярные — какая-нибудь «Клетка на четверых» — и в сотнях. Потом драматургессы разругались — и это было началом конца: одна не умела писать по-русски, а другая — читать по-французски, так что работать порознь они не могли. Но пьесы — одну поставил великий Акимов — ещё долго продолжали победоносное шествие по России и переводились на языки братских народов. Вы наверняка уже и не помните, сколько у нас когда-то было братских народов! В эпоху дикого накопления первоначального капитала, литературного в том числе, труженикам пера стало и вовсе не до хороших манер. Не говоря уж о господах издателях. И, как это ни парадоксально, люто коммунистический лозунг: «Грабь награбленное!» овладел умами. Пиратские переводы, пиратские переиздания, нелегальные тиражи и разбойничий перехват обозов с чужим тиражом прямо на большой дороге (о чём со знанием дела поведал саратовский критик и книготорговец Роман Арбитман, сочиняющий чудовищные детективы под псевдонимом Лев Гурский и сам же их в печати как критик и расхваливающий). Долгое время нам было не до авторского права — а значит, и не до эрзацев: в них просто не возникало надобности — можно было воровать и у иностранцев, и у соотечественников «прямой продукт», который, как вы, пожалуй, помните, сам Пушкин не постеснялся позаимствовать у Адама Смита. Но какое-то время спустя мы запросились в хорошее общество и воровать не то чтобы перестали, но притворились, будто вот-вот перестанем. И в ход опять пошли эрзацы.