Жила-была старушка в зеленых башмаках

— А ты пробовала?

Маруся замолчала. Не пробовала она ничего детям объяснять, она только спорила, доказывая, что раньше лучше было… Она и сейчас ни с того ни с сего вдруг сказала:

— Трудно стало жить нам, пенсионерам! Лика Казимировна так и села на грядку.

— Маруська, побойся Бога! С чего это тебе-то трудно стало жить? Тебе все помогают — и дети, и внуки, и племянник с племянницей. трехэтажный каменный отгрохали, а кто в нем живет?

— Все живут, это их дом…

— Это по выходным — живут? А зимой кто тут на свежем воздухе блаженствует, в сельском доме с отоплением и горячей водой — не ты ли?

— Надо же, чтобы кто-то в доме был, а то ограбят.

— А, так ты у них за сторожа? Будто у тебя в городе своей комнаты нет!

— Да ну его, город этот! Я уж как после пенсии в Оринку перебралась, так тут и останусь, пока не подойдет время под горку переезжать. — Под ориновской грядой было местное кладбище.

— Не хорони себя прежде времени, Марусечка! Примета плохая.

— А говорят — хорошая… Помолчали.

— А вот все равно — пенсионерам трудно, — решила продолжить тему Маруся.

— Хорошо. Скажи мне, какая у тебя пенсия?

— А я знаю? — удивилась Маруся. — Глупости спрашиваешь — пенсия-то на сберкнижку идет, ну я оттуда и беру сколько мне надо. Телевизор вон новый купила, с плоским экраном. А за пенсией разве уследишь? Она же несколько раз в году меняется!

— Марусь, а я вот все изменения прослеживаю, и пенсию свою до копеечки помню. Потому что ни детей, ни внуков у меня нет, и надо на себя рассчитывать. Но и я не живу на одну пенсию — я стихами подрабатываю.

— Это хорошо тому, кто стишки сочинять умеет: «С днем рожденья поздравляем, много счастья вам желаем!» Тебе, вот давно хочу спросить, сколько за стишок платят?

— Полтинник за строчку.

— Это всего два рубля за куплет получается?

— Да нет, Маруся, полтинник — это пятьдесят рублей.

— А-а… Ну это еще куда ни шло. А вот что бы ты делала, если бы стишки не умела сочинять?

— Я бы с детками сидела.

— То есть в няньки бы пошла?

— Нет, няней я бы уже не смогла работать, годы не те. А вот посидеть с ребенком три-четыре часа, пока родители ходят в кино или в гости, — с этим я бы справилась.

— А за это сколько платят?

— Сто пятьдесят рублей за час, я слыхала.

— Получается, что за день одинокая старушка может почти тысячу рублей заработать?

— Получается, так. Посидишь в выходные с детьми — и вот тебе приработок к пенсии.

— Да нет, Лика! А как же старушки, которые в метро с протянутой рукой стоят?

— Не знаю, Маруся. Я думаю, это такой бизнес.

— У старух — бизнес?

— Думаю, не их бизнес. Это бизнес тех, кто их в метро расставляет и просить заставляет.

— А… Ну вот видишь — все-таки получается, что трудно стало нам жить, пенсионерам! Особенно одиноким, которых могут какие-то бандюги заставить с протянутой рукой стоять.

— Я одинокая пенсионерка. Конечно, не считая подруг и собаки. Но я же не стою с протянутой рукой! Я даже и бэбиситером не работаю и собак не выгуливаю — тоже, кстати, работа.

— А за это сколько платят?

— Я платила шестьсот рублей в месяц, но это с меня по знакомству так мало брали. — Лика улыбнулась, вспомнив своего «собачьего няня» Иннокентия, чья тяжелая судьба вдруг так счастливо остановилась в своем скольжении в пропасть, развернулась и покатилась обратно на горку — и не без ее, между прочим, участия! Но, устыдившись этой последней мыслишки, Лика вслух ничего не сказала.

— Нет, собак прогуливать — это не работа! — отмахнулась Маруся. — Но я бы и с детьми сидеть уже не смогла… Следить за ними, стирать, кормить… И тяжело, и ответственность какая!

— А разве твоих внуков в этом году тебе не привезут на каникулы?

— Привезут, конечно. Так ведь это свои!

— Маруся, бабушка в семье все те же обязанности няни выполняет — охотно и за бесплатно! И зато она не считает свою мизерную пенсию и не думает, как ей концы с концами свести. Так вот все в семье, как в природе, взаимосвязано.

— А почему ж не все старики в семьях живут?

— А потому, что либо у них нет ее, семьи, либо они в семье не уживаются. Отвыкли, пока жили налегке, для себя. Либо беда, либо вина.

— А тут вот ты права! Сестрица моя Ирина все аборты делала, чтобы дети им с мужем не мешали жить в свое удовольствие. А как муж умер, да осталась она одна жить на свою пенсию, так и загоревала…

— Денег не хватает?

— Денег у нее как раз хватает. Она свою квартиру завещала одной будто бы благотворительной организации: они ей доплачивают как бы вторую пенсию, а после ее смерти квартира им отойдет.

— Так чего ж она боится?

— Два у нее страха Во-первых, боится, чтобы не поторопили эти благодетели ее смерть.

— Такое бывает, говорят.

— Бывает… А второй ее страх — дети убитые по ночам к ней приходят.

— Ужас какой! Они что, проклинают ее?

— Хуже, Ликуня, в тысячу раз хуже! Они ее жалеют. Плачут и говорят: «Бедная ты наша мамочка! Вот если бы ты нас не убила, жила бы сейчас с нами, мы бы о тебе заботились…»

Маруся села на грядку и заплакала.

— Не надо, Марусенька, не плачь!

— Так ведь жалко же!

— Кого? Деток, убитых нерожденными, или сестру?