Жил-был коть…

Потом дед широким жестом сбросил с рояля вязанную салфетку, нажал пару раз на клавиши и позвал товарища в комнату.

– Бери, Жора, инструмент спереди, а я тебя сзади подстрахую.

Работяга и имбецилл, Жорик даже не вогнал, что будет происходить дальше. Товарищи втащили рояль на балкон, ободрав дверной проем.

– Вира давай! – Необдуманно крикнул дедушка.

Жорик, на котором пахать можно было, поднял рояль вверх, зацепив при этом крепеж цветочного горшка, в котором Лидусик выращивала анютины глазки, чернобрывцы и помидоры. Ящик затрещал и рухнул вниз. Доски, земля и цветы с корнями отскочили от асфальта в разные стороны.

– Соседи! Вы шо делаете? – Закричал снизу Саша Осадчий, который вышел вынести мусор.

– Саня! – Орал ему дед из-под рояля. – Постой на шухере, чтобы никого не забили! Ща Лидкин рояль с балкона выкидывать будем! Вира, Жорик, поднажми!

Инструмент сопротивлялся, как мог. Отлетела обгрызенная ножка, ободрался лак на толстом боку. Но его судьба была предрешена. Вообще, я не знаю, как соседи не вызвали милицию. Рояль разорвало об асфальт. Щепки еще неделю по двору подметала дворничиха, матюкаясь на моего дедушку. Такого концерта на улице Гарматной не было и уже не будет никогда.

Глава шестая

Из-под тяжелых штор, сползающих с окна, я увидела, как тополя раскорячились ветвями в зимне-серое небо. Уже полтора месяца я наблюдаю эту картину. У меня температура под сорок. Больно глотать, больно дышать, невыносимо жить. Опухшие лимфоузлы по всему телу. Я лежу, практически не шевелясь. Славочку "изолировали" из комнаты. Мама и бабушка заходят ко мне только для того, чтобы обтереть меня уксусом. Запах абхазских мандарин просачивается из-за двери и наслаивается на уксус. Дикая боль в горле и наступающий Новый год.

Почти не разговариваю и не шевелюсь. Я жду чуда, а оно все не наступает. Из внешней жизни – дребезжание трамвая за окном. Он ездит раз в пять минут, поэтому слух у меня натренирован звоном.

За дверью стоят мама с бабушкой и тихонько разговаривают.

– Вот что с ней делать? Заходила в школу, беседовала с учительницей. Наташу хотят оставить на второй год.

Мелкие иголочки закололи мои руки и ноги.Как же так может быть? За что? За то, что я болею и умираю?

– Господи, Царица Небесная, – шепчет бабушка и плачет.

Не знаю, что именно меня поставило на ноги. Чувство стыда и страх стать второгодницей или мой сон. Я всегда видела яркие, цветные сны. При температуре обычно был бред. В ту ночь я увидела красивый теплый свет и незнакомую бабушку в платке с широкими скулами и синими глазами. Она погладила меня по голове и сказала:

– Чахлая ты, Наташка. Вот отказалась Лидка от нашего дара, теперь ты болеешь. Ну да ничё, дитятко. Мы тебя поздоровеем. Я теперь тебя не оставлю.

Было ли это мое детское духовное зрение? Покровительство бабки-ведуньи? Или же промысел Божий?

Через пару дней температура спала, у меня взяли анализ крови. Я написала дома полугодовую контрольную по математике и диктанты по русскому и украинскому языках в мамином прочтении. И хоть по другим предметам в табеле у меня стояли две буквы н/а (не аттестована), на второй год меня никто не оставил. Я вышла в школу после новогодних каникул.

У нас продолжается шабат. Время тянется, как тогда, когда я болела во втором классе. Но в этот раз я наслаждаюсь жизнью и не хочу, чтобы шабат заканчивался.

Я крашу губы яркой помадой и надеваю голубой пиджак. В сумку кладу кошелек. Это город, который никогда не спит, и кто знает, чего закончится трем феям ночью в Тель-Авиве. Мы сворачиваем с РеховАлленби на маленькую и шумную пешеходную улочку. Здесь мало русских, но много американцев. Они пьют пиво и громко ржут. Мы идем на бесплатный концерт, который дают музыканты возле кафешки с мороженым. На улице сидят люди, слушают музыку и едят мороженое. Я купаюсь в этих звуках, пока девчонки выбирают себе сладости. Мы садимся рядом на лавочке. Я достаю флягу с текилой. Мне невыносимо хорошо, даже когда тяжелая шоколадная капля стекает с мороженого мне на пиджак. На улице пела скрипка и рычал контрабас. Американцы прошли мимо нас со своим пивом. Шалом шабат! И полный восторг, несмотря на ноябрь!

До четвертого класса я никогда не была на море. Других детей старались как-то вывозить, если не каждое лето, то уж точно через год. Они собирались к концу августа, загоревшие и поздоровевшие, с бусами из ракушек, новыми впечатлениям и рассказами о шторме. Маме врачи тоже рекомендовали повезти меня на море из-за моих болячек. Каждый год мне то хотели вырывать гланды, то отменяли вырывание. Однако мамина скупость и убеждение, что можно прожить и без этих соблазнов и морей, отдаляли меня от моей заветной мечты.