Жестокое море

Никто не смотрел на Эриксона, когда они покидали это страшное место. Но если бы кто-нибудь взглянул в его сторону, то поразился бы опустошенности и невероятной бледности его лица, Эриксон уже понимал, что никакой подлодки не было. Эхолот засек торпедированный корабль, медленно идущий на дно. Шум создавала потревоженная им вода…

Когда они прошли проливы, почувствовали горячее дыхание африканских пустынь и взяли курс на Гибралтар, то давно уже утратили душевное равновесие. Они были в состоянии боевой готовности восемь дней подряд. Восемь бессонных ночей. Они прожили это время в постоянной тревоге. Едва ли в этом походе была хоть минута, когда они не помнили об опасности. Они жили на битком набитом корабле, население которого раза в три превышало обычные нормы.

Вряд ли можно было придумать более тщетный и более дорогой способ траты нервов и выдержки. Кроме «Сорреля», гибель которого была для всех наибольшей катастрофой, они потеряли еще 14 судов. Две трети всего конвоя. Две трети, стертые с поверхности моря серией групповых атак. Чувство неизбежной тщетности всего, что бы они ни делали, не покидало их. Сознание того, что подлодок всегда будет больше, чем кораблей охранения, что подлодки могут нанести удар а любое время, когда захотят, было самым ужасным приобретением похода. Они были способны только подсчитывать потери на рассвете да время от времени попусту демонстрировать силу. В конце концов им надоело и это убийство, и битва.

За потери конвой отплатил потопленной «Вайперосом» подлодкой и еще одной, которая, возможно, была уничтожена. "Компас роуз" спас 175 потерпевших — почти вдвое больше собственного экипажа. Но это казалось лишь каплей в море по сравнению с потерями. Ничем, по сравнению с количеством людей, которых они убили взрывами своих глубинных бомб, вместо того чтобы спасти их. И это казалось совсем ничтожным при виде горя командира «Сорреля», задумчиво и безмолвно стоявшего на мостике "Компас роуз", когда корвет входил в Гибралтарскую гавань, огибая огромный утес Рок, надменно нависший над крошечными побежденными кораблями.

Локкарт проводил капитан-лейтенанта Рамсея до его квартиры рядом с Морскими бараками. Молчаливая прогулка по шумным улицам через веселую толпу. В конце концов они расстались почти как незнакомые. Локкарт возвратился на борт, но заснуть не мог. Он дошел до конца шкафута и увидел командира. Эриксон стоял возле своей каюты, опершись на поручни, смотрел в воду и что-то бормотал.

— У вас все в порядке, сэр? — спросил Локкарт.

— Нет, — сразу ответил капитан, — Вам-то я могу сказать "нет".

Голос его был хриплым. Трудно даже сравнивать теперешнего Эриксона с тем спокойным и уверенным человеком которого Локкарт видел и слышал на мостике.

Локкарт подошел, облокотился на поручни совсем рядом с ним. Перед ними расстилалась в лунном призрачном свете бухта, чернела громада авианосца "Арк Ройал". За их спинами высился огромный Гибралтарский утес. Вершина, к которой они стремились много дней и ночей.

— Мы должны забыть все, — неожиданно сказал Локкарт. — Не стоит теперь об этом думать. Ничего не изменишь.

— Там была подлодка! — свирепо зарычал Эриксон. Он был безнадежно пьян. — Я уверен, черт побери! Это есть в рапорте.

— Это моя вина, — сказал Локкарт. — Я опознал шумы подлодки. Эти люди убиты мною.

Эриксон поднял взгляд. Невероятно! В его глазах стояли слезы. Блестящие редкие жемчужины скатывались по впалым щекам. Локкарт смотрел на своего командира с удивлением и сочувствием.

Эриксон вдруг положил руку на его плечо и сказал обычным своим голосом:

— Никто их не убил… Проклятая война. Нам приходится делать все это, а потом читать заупокойные молитвы. Вы пили, старпом?

— Выпил, сэр. И довольно крепко, — ответил Локкарт.

— И я тоже… Спокойной ночи. — Он повернулся и, покачиваясь, направился в свою каюту. Через секунду раздался глухой звук рухнувшего тела. Локкарт бросился в каюту. Капитан-лейтенант Королевского флота Эриксон перестал существовать для всего мира.

— Сэр, — сказал Локкарт официально. — Вам бы лучше лечь в постель.

В ответ раздалось тяжелое дыхание Эриксона.

— Старый бедолага, — произнес Локкарт. — С тебя и вправду, кажется, достаточно.

Двухсотфунтовое беспомощное тело капитана покоилось в кресле. Локкарт попытался поудобнее устроить его. При этом он продолжал разговаривать вслух:

— Не могу дотащить вас до постели, мой дорогой командир, но могу, по крайней мере, устроить вас поудобнее на ночь. Ну и голова ж у вас будет трещать, когда вы проснетесь. Боже вас благослови! Не хотел бы я попасть вам завтра утром под горячую руку. Так. Вытяните ноги. Вот так… — Он расстегнул рубашку и ослабил узел галстука. Секунду смотрел в лицо спокойно лежавшего Эриксона, а потом направился к выходу, — Это все, что я могу для вас сделать, — пробормотал он и щелкнул выключателем. — Пьяны вы или трезвы, Эриксон, но вы — хороший парень.

Уже за дверью он услышал слабое и сонное бормотание командира.

— Ну и хорошо, сэр, — без всякого замешательства ответил Локкарт. — Все это правда… Спокойной ночи.