Жестокий расцвет

— Расскажи, как восстанавливали,— улыбаясь, попросила Ольга.

И я рассказал.

Со времени нашего исключения прошел год. Как мы его прожили — это другая тема.

Мы подали заявления и по предложению тогдашних руководителей Ленинград­ской писательской организации Б. Лавренева, М. Слонимского и Н. Тихонова были восстановлены так же единодушно, как год назад были исключены.

Но тут — скажу по совести, это было для меня неожиданно — слово попросила Ольга.

Председательствующий посмотрел на нее с раздражением: он знал ее и догады­вался, что она хочет выступить не для того, чтобы поблагодарить за принятое решение.

— Не знаю, как Левин,— начала Ольга неприятным скрипучим голосом (откуда только он у нее взялся!),— но я не удовлетворена решением, которое вы приняли. Обвинение, предъявленное нам, не подтвердилось. Поэтому в решении должно быть сказано, что мы восстановлены в Союзе писателей в связи с необоснованностью предъ­явленного нам обвинения. Короче говоря, должно быть сказано, что наше исключение было ошибочным.

Заложив за ухо упавшую на лоб золотистую прядку, Ольга с невозмутимым видом села на место. При этом она успела мне подмигнуть...

Ну Ольга!

Немедленно попросив слово, я заявил, что целиком поддерживаю Берггольц, что собирался настаивать на том же самом, но она меня опередила.

Этот демарш привел председательствующего в замешательство. Последовало ко­роткое совещание членов президиума. Затем было объявлено, что наше исключение из Союза писателей признается ошибочным (впоследствии об этом сообщалось и в печати).

Мы с Ольгой учтиво поблагодарили за принятое справедливое решение, с достоин­ством поклонились и покинули зал.

Выйдя на набережную и вдохнув полной грудью невскую речную прохладу, мы поздравили друг друга, расцеловались и... пошли в Летний сад пить пиво. Сколько кружек мы выпили, не помню. Никогда в жизни я не пил такого вкусного, такого заме­чательного пива.

Рассказав обо всем этом на юбилейном банкете, я предложил тост за твердый характер Ольги Федоровны Берггольц.

— Что же, я возражать не буду,— с улыбкой отозвалась Ольга.

Мне осталось рассказать о последней встрече с Ольгой.

Это было в январе 1974 года. Ленинград отмечал тридцатилетие того знаменатель­ного дня, когда была полностью снята вражеская блокада.

Накануне торжественного вечера я позвонил Ольге. Мне говорили, что какое-то время назад она сломала ногу, но я надеялся, что на такой вечер ей все-таки удастся выбраться.

— Рада бы, но не могу. Просто физически не могу,— ответила на мой вопрос Ольга.— Я и по квартире-то еле ковыляю.

Передав ей привет от Александра Крона — он был в числе гостей, приехавших на праздник из Москвы,— я спросил, можно ли нам навестить ее.

— Конечно,— ответила Ольга.— Привезите бутылочку вина...

В назначенное время, купив по дороге вина, мы с Кроном поехали на Черную речку.

Вышедшая на звонок немолодая женщина — это была Антонина Николаевна, домоправительница Ольги,— впустила нас только после того, как Ольга из своей комнаты услышала наши голоса и разрешила нас впустить. Видимо, здесь ждали и остерегались нежелательных визитов.

Ольга переехала на Черную речку сравнительно недавно. Новая квартира была много хуже той, где происходили "единение фронта с тылом" и встреча 1947 года. Пожалуй, она напоминала "слезу социализма". Кроме того, здесь царил полнейший беспорядок. Кругом громоздились книги, лежали газеты, стояли флаконы, пузырьки и коробки с лекарствами. Чувствовалось, что хозяйке сейчас решительно не до квартиры, не до забот о порядке и чистоте.

— Вот ведь какая петрушка,— сказала Ольга, приподнимаясь на постели.— Нога вроде срослась, можно ходить, а я боюсь. Не могу как следует встать на ноги. Боюсь, и все. Хоть плачь.

Я не видел Ольгу около четырех лет. Она катастрофически переменилась. Передо мной лежала старая женщина, почти ничем не напоминавшая прежнюю Ольгу. Разве только смеялась она еще по-прежнему. Мы с Кроном незаметно переглянулись. По выражению его лица я понял, что он думает о том же самом.

В один голос мы стали уверять Ольгу, что она прекрасно будет ходить, рассказы­вали о якобы известных нам случаях такого рода. Ольга слушала невнимательно. Видимо, все говорили ей одно и то же.

Она распорядилась, чтобы мы открыли нашу бутылку, но пить вино не стала. Вместо вина она велела Антонине Николаевне дать ей коньяку. Антонина Николаевна пыталась возразить, но Ольга властно на нее прикрикнула.

— Ну рассказывайте, мальчики,— по старой памяти обратилась она к нам.— Как праздновали, как веселились?

Крон заговорил о том, что ему удалось повидать кое-кого из старых друзей-моряков, а я смотрел на Ольгу и с ужасом думал, что она ведь так и не встанет.

После нескольких глотков коньяка Ольга оживилась, на лице появился слабый румянец. Она едко иронизировала по поводу некоторых наших общих знакомых. На мгновение возникала прежняя Ольга — умная, острая на язык.

Бутылка вина, выпитая вдвоем, помогла и нам с Кроном более оптимистически смотреть на вещи.