Жестокий бог

Это так расстроило меня, что я прикусила внутреннюю часть щеки, пока теплая соленая кровь не закружилась у меня во рту. Вон ничего не сделал, чтобы заслужить беззастенчивую любовь и поддержку, которые предлагали ему родители.

Когда Вон действительно ходил в школу, он выглядел так, словно его протащили через все части ада – в синяках, избитый, с порезанными губами и темными кругами под глазами. Я слышала, что он ввязывался во множество драк, и его лицо подтверждало это. Его рубцы открывались, если он говорил или двигался не в ту сторону.

Он перестал разговаривать с людьми, посещать вечеринки и, по словам его друзей, отвечать на текстовые сообщения и телефонные звонки. Больше не распространялись слухи о его публичных минетах на территории школы или где-то еще, и единственными людьми, с которыми он, казалось, все еще до сих пор общался, были Найт Коул и Хантер Фитцпатрик.

Я хотела спросить его, планирует ли он предложить мне должность ассистента в ближайшее время – если вообще планирует. То, что папа сказал, что обсудил это с Воном, не означало, что он так и сделает. Но моя гордость, смешанная с тем фактом, что я действительно не хотела привлекать его внимание к себе, когда он, казалось, наконец забыл о моем существовании, удержали меня от вопроса.

Все изменилось за последнюю неделю в школе.

Я пришла домой после занятий с намерением поплавать, а затем попыталась поработать над эскизом для моей следующей работы, который никак не приходил в голову. Меня сводило с ума то, что я не могла определить, как должна выглядеть моя сборная статуя. Я уже стала подозревать, что Вон не только запудрил мне мозги, но и сделал что-то с моим вдохновением.

Я бросила свой рюкзак у лестницы, пинком захлопнула за собой дверь и на всякий случай дважды заперла ее. Я хотела поплавать голышом – не из-за дурацких линий загара, как сказал Вон, но потому что где-то читала, что плавание голышом напоминает людям, каково это – быть в утробе матери, а я отчаянно жаждала почувствовать эту связь с мамой.

Одернув рубашку, я направилась к стеклянным дверям, когда услышала это.

Кап.

Кап.

Кап.

Я резко развернулась. Утечка произошла сверху. Сломанный кран? Ерунда. Так пройдет мой день. Я уставлюсь в спину недовольного, ворчащего водопроводчика.

Поднявшись по лестнице, я остановилась как вкопанная, когда мой ботинок соскользнул с мраморной поверхности. Посмотрела вниз. Кровь. Со второго этажа стекали капли крови.

Черт возьми.

– Папа? – крикнула я, хватаясь за перила, чтобы снова не поскользнуться, перепрыгивая через две ступеньки за раз. – С тобой все в порядке?

Это были не просто капли. Лестница была испачкана кровью, со следами окровавленных пальцев, ползущих по белому граниту, как в фильме ужасов. Мне пришло в голову, что, возможно, мне следует позвонить в полицию, но я была слишком напугана перспективой того, что что-то случилось с папой или Поппи.

Я поднялась на второй этаж и поняла, что отпечатки крови вели в ванную, ближайшую к моей комнате. Я распахнула дверь и тут же сделала глубокий вдох. Все пространство кремовой керамики было выкрашено в красный цвет. Почти каждый его дюйм. Вон Спенсер развалился в моей ванне, одетый в черную рубашку с V-образным вырезом и черные узкие джинсы, свесил один армейский ботинок через край и курил сигарету. Он мотал головой взад-вперед, его лицо было покрыто порезами – как будто он только что сражался с бешеной домашней кошкой – и это когда я поняла, что он слушает мой проигрыватель компакт-дисков. Я выдернула наушники из его ушей, мое сердце билось так быстро и дико, что меня затошнило от адреналина.

– Спенсер! – воскликнула я.

Он поднял глаза, затянулся последний раз и бросил сигарету на пол. Кровь убила тлеющий уголек со злобным шипением. Вон выдохнул мне в лицо ленту клубящегося дыма, медленно и обдуманно, вечный знаток жестокости.

– Ленора.

– Прости меня за то, что я такая тупая, но не мог бы ты, пожалуйста, просветить меня относительно того, что ты делаешь в моей ванне, истекая кровью до смерти? – Я медленно выдохнула, сотрясаясь от гнева и от страха тоже. Его темная рубашка пропитанная кровью, напоминала мне, что, в конце концов, он был человеком. Там было что-то похуже, чем царапины на его лице.

Ему нужно было в больницу. Немедленно. Я вытащила телефон из кармана кожаной куртки, но он покачал головой.

– Зашей меня, Лютик.

– Что?

– Я видел твое «Осеннее дерево». Ты знаешь, как обращаться с иглой.

Моя инсталляция «Осеннее дерево» представляла собой одинокое дерево, которое я нашла в парке Хэмпстеде. Совершенно голое, без листьев. Оно будто дрожало от холода. Я сшила для него одежду, похожую на листья, а затем развесила ее на тонкие голые ветви. Когда я закончила, дерево стало напоминать привидение. Мне понравилось, что из слабого и беспомощного оно превратилось в грозное, немного похожее на гота.