Жестокие страсти

Слышу стук ее сердца, вижу, как расширены зрачки и запах… запах молодой самки, такой свежий и чистый с чуть островатой ноткой возбуждения. Такое ни с чем не перепутать. Она сама меня хочет.

Мои принципы трещат так же громко, как моя ширинка.

Но не могу допустить, чтобы малолетка меня поимела.

— Налей мне еще чаю, пожалуйста, — говорю я ей прямо в губы, с трудом удерживаясь от того, чтобы запихнуть язык ей в рот и оттрахать хотя бы так. — Этот остыл.

И я протягиваю ей свою наполовину полную чашку, невозмутимо глядя в расширившиеся от изумления глаза. Мала ты еще со мной игры затевать, девочка.

Мой член болезненно пульсирует, чувствуя, что всего два слоя ткани: плотный деним и тоненькая лайкра отделяют его от влажной глубины ее пизды. Он в принципе уже готов наплевать и ворваться туда и с намотанной тканью. Но ремень из плотной кожи с металлизированной прокладкой внутри, который таит в себе некоторые сюрпризы на случай проблем, хорошо его сдерживает. Прямо как намордник.

Она смотрит на меня, практически задыхаясь от возмущения, но я ничего не добавляю, просто жду. Встать красиво из такой позы невозможно, особенно если я не помогу, поэтому она неловко сползает на пол и бросает на меня взгляд, чтобы проверить реакцию. И я ее даю — насмешливую улыбку.

Анечка, милая наивная девочка, разворачивается и демонстративно идет включать чайник. Получается, кстати, не очень, она же босиком, а такие заходы лучше на каблуках.

Но она решает отомстить.

Прислоняется к столешнице, выгибается так, чтобы грудь была в лучшем ракурсе и спрашивает ехидно:

— А правда, что у мужчин после сорока начинаются проблемы с потенцией?

И смотрит мне на пах. Где сплющенный и пиздец как замученный член возмущенно дергается, бьется о железную свою клетку, но внешне этого не видно. Видно только, как я морщусь.

Сучка. Ну она у меня получит.

Она тем временем разворачивается ко мне спиной, опирается о столешницу и отклячивает жопу, рисуя ею восьмерки в воздухе. Якобы ждет вскипающий чайник. И мой ответ. И заодно демонстрирует, что я потерял.

Я медленно встаю и неслышным волчьим шагом приближаюсь к ней. Ее белые шортики чуть сползли, открывая ямочки на попе, ее половые губы набухли и еще больше выпирают, когда она стоит вот так изогнувшись в пояснице. Я мог бы засадить ей прямо в такой позе.

Но я подкрадываюсь и останавливаюсь прямо за ее спиной. Она не чувствует меня, я умею делать так. Поэтому так прекрасен ее испуганный возглас, когда я говорю ей прямо на ухо, тихо, но отчетливо:

— Неправда.

Она хочет отпрыгнуть, но некуда. Я не касаюсь ее, но стою сразу позади, не отойти, если меня не отодвинуть.

Ставлю руки по обе стороны от нее, запирая как в клетке. И продолжаю:

— Ты знаешь сколько мне лет?

— Да… — в ее голосе все еще испуг, но дальше уже вызов: — Сорок или сорок пять. А что?

— А сколько тебе? — я не ведусь на детские провокации.

Ее запах кружит голову. Я не любитель малолеток, всегда предпочитал ровесниц, но сейчас понимаю даже Игната. Запах ее тела — что-то охуенное. Он естественный, не перебитый отдушками дезодорантов и духов, она чуть вспотела от возбуждения и течет. Этот запах тела молодой самки орет мне: «Трахни, трахни, трахни!!!»

Мне хочется вдыхать его, я только для этого и подошел. Слушаться своих звериных инстинктов я не собираюсь.

— Двадцать! — она гордо поднимает голову.

— Это в два раза меньше, чем мне… — я уже почти прижимаюсь к ее крепкой попке, но руки держу на столе.

— Да… — она тоже чувствует меня. Я ненавижу сильные запахи, поэтому не стал использовать никакого дорогого одеколона или духов. У меня нейтральный гель после бритья. И еще я не потею. Что-то сломалось в эндокринной системе, и это очень помогало мне сбрасывать с себя собак-ищеек в тяжелые времена. У меня почти нет естественного запаха.

Кроме тех случаев, когда я пиздецки возбужден.

— У тебя были мужчины старше тебя? — пиздец крипотные вопросы я задаю. Уже не тянет на невинный разговор коллеги отца с его дочерью. Впрочем, эта игра сломалась, когда она меня оседлала.

— Да… На шесть лет… старше, — она не поворачивается ко мне, так и стоит, когда я толкаюсь пахом вперед и прижимаюсь к ней сзади, чувствуя, как упругие ягодицы пружинят о мой распухший от крови член.

Руки. На столе. Держать.

— На шесть… — мне уже не хватает воздуха и мозгов, чтобы вести эту беседу. Но я стараюсь. — То есть, взрослых у тебя не было?

— Таких… нет, — она упирается в стол руками и чуть-чуть присаживается и возвращается обратно, организуя мне нехуевых размеров атомный взрыв в штанах.

— И ты сама не представляешь, на что сейчас напрашиваешься… — мои губы у ее уха, а мой язык проскальзывает по изгибам ее ушной раковины и ныряет в темную глубину слухового прохода. Чистенькое розовенькое ушко маленькой дурочки. Она начинает часто дышать и непроизвольно ахает, когда я проделываю этот фокус еще раз.

— Знаю, — вдруг отвечает она почти нормально. И нагло. — У всех мужиков одинаковые херы, но каждый уверен, что его точно уникальный.