Но Виктор Ильич не обратил на него внимания. Он смотрел на мать и плакал от жалости к ней. Что же с ней сталось! Он помнит, какой веселой, шумной она была при жизни. Как любила наряды, шумные застолья с шампанским, что б пробка в потолок, любила мужчин. Это она не раз говорила ему: "Все здесь, Витя. Здесь начинается и здесь кончается. Все остальное - враки!" Как же сейчас она не похожа на ту, прежнюю, в этом темном, изглоданном временем, рубище, с худым, бледно-синюшным одутловатым лицом, сгорбленная, поникшая. А этот затравленный взгляд, некогда сверкавший задором и лукавством? Бедная, бедная! Да как же это?! Да что же это?!
- Скажи ему, старая перешница, кто прав? - проговорил незнакомец.
- Он прав, Витя, - сказала покорно мать. - Ты ему не перечь, а то хуже будет. Прости меня, сынок!
- А вот этого не надо! - раздраженно проговорил дьявол (Виктор Ильич окончательно поверил в его существование). - Не люблю! Пошла вон! - Он вновь щелкунул пальцами и мать исчезла.
- Почему же вы так с ней?! - жалобно проговорил Сосновский.
- Я с ней так, как она того заслуживает. Понял? Учить он тут меня будет, - проворчал дьявол. - Собирайся?
- Куда?! - испуганно вскричал Виктор Ильич.
- Туда, - громко расхохотался дьявол, указав себе под ноги. - Там уже давно тебя ждут.
- Но я не хочу!... Пожалуйста, не надо! - взмолился Сосновский.
- Еще бы я спрашивал твоего желания! - возмутился дьявол. - Если бы я спрашивал у всех желания, то, вряд ли, кого дождался.
- Но так нельзя! Должен быть суд! Я знаю... Читал.
- Экий ты, батенька, формалист! - удивился дьявол. - А что же ты о суде не вспомнил, когда пакости свои здесь чинил?... Что молчишь?
- Но я... Я не знал. Я думал, что вас и всего там нет. Извините!
- А если бы знал?
- Тогда конечно же... Что же я не понимаю! Но я искуплю! Не сомневайтесь! Очень искуплю!
- А вот этого мне как раз не надо. Раньше надо было думать. Ты что же, дурак, считал, что мозги тебе просто так дадены? Сибирайся.
- Но как же Высший суд! Я суда хочу. Как же без суда?! Это, простите, произвол!
- Ишь ты, о законности вспомнил! - удивился дьявол. - Какой тебе ещё суд нужен, негодник ты этакий! Ты уже давным-давно свою душу мне продал. Ты думал, что за просто так ты жируешь, денег вон сколько нахапал? Я пришел за своим. Пойдем!
- Не хочу-у-у!!! - заорал благим матом Виктор Ильич и... проснулся.
В комнате было темно. Он лежал обессиленный от только-что пережитого страха. Да и сейчас того... Сейчас все еще... Руки, ноги и все такое. Трясутся. А вдруг, если ага?... Нет-нет. глупости это... Это сон. И все. Но все, будто ага... Странно!
И, вдруг, Сосновский уловил тот же запах? Он страшно запаниковал:
"Как же это почему ага не имеют права и темно как вот тебе того и пожалуйста достукался ага сердце как того больно как сволочи что я им не могли ага понять не могут дураки без суда хотят и все такое".
- Стража!!! - заорал он в истерике.
Дверь тотчас распахнулась. Щелкнул выключатель. Спальню залил яркий свет сверх модерновой люстры. И Виктор Ильич увидел телохранителя Юру своего любимца. Лицо его было встревоженным.
- Что случилось, Виктор Ильич? - спросил он.
И яркий этот... и Юра успокоили Сосновского. Бредни это... Ночные бредни.
- Что это... за запах, что? - спросил Виктор Ильич.
- Канализацию у нас прорвало, Виктор Ильич. Потому и запах. Но вы не беспокойтесь, мы уже вызвали бригаду ремонтников.
- Почему свет?
- Какой свет? - не понял Юра.
- Настольная лампа почему?
Телохранитель подошел к прикроватной тумбочке, снял абажур с ночной лампы, вывинтил лампочку, посмотрел на свет.
- Лампочка перегорела, Виктор Ильич. Я сейчас заменю. - Юра направился к двери.
"Надо его того повысть или премию там какую обязательно надо заслужил ага", - подумал Сосновский, глядя вслед телохранителю.
Когда Юра заменил лампочку, Сосновский попросил его выключить верхний свет. Тот это сделал и, пожелав споконой ночи Виктору Ильичу, направился к двери.
- Ты это... Ты посиди тут... - Сосновский указал на кресло, в котором только-что... Фу, черт! Глупость какая! Так можно и того... Свихнуться можно. Ага.
Звонок с Кавказа нашел его утром ещё в постеле. Но это был не тот звонок, которого он ожидал. Совсем не тот.
Глава восьмая: Говоров. "Ни все коту масляница".
После выхода статьи в американских газетах, которую тут же перепечатали все наши, мой шеф стал походить на призрак, кем-то очень здорово обиженный еше при жизни. Под глазами темные круги, взгляд затравленный, тугие щеки сдулись и теперь висели под подбородком двумя сморщенными мешочками. Разом ссутулился, ходил медленно, притаскивая правую ногу - говорят, что он её когда-то, ещё в детстве, ломал. И не мне одному, но и всем стало ясно, что этому почтенному гражданину пора подумать о вечности, чем о презренном металле. Да он и, наверняка, об этом стал подумывать. Как-то мне пожаловался:
- Зря все это. Сейчас бы возглавлял какой-нибудь институт. Много мне надо, верно? Зато душа бы была спокойна.