Жесткий рок

Не замечаю, как долго мы поднимаемся, потому что беру руку Антона в свою и изучаю линии на его ладони. Он молча позволяет мне это. Я ничего не смыслю в хиромантии, но на первый взгляд у него все в полном порядке. Хочу отметить, что сегодняшнее свидание развивается выше всяких похвал. Когда мы выходим из лифта, мой спутник берет меня за руку, и это хорошо, потому что мое тело порывается взлететь к небесам от счастья.

Ресторан очень атмосферный, вид отсюда – незабываемый, а наш столик – прямо возле панорамного окна. Город весь в огнях, будто из кабины пилота самолёта. Я даже немного пошатываюсь от неожиданности. Антон улыбается и помогает мне опуститься на стул, сам садится напротив. Прижимаю сумку к груди, боясь пошевелиться.

– Если бы знал, что тебя будет так плющить… – говорит он.

– То, что?.. – спрашиваю, опуская сумку на пол рядом со своим стулом.

Смотрю на Антона. Он кладет сцепленные в замок руки на стол и смотрит на меня. Точнее, на мои волосы. Я немного смущаюсь и откашливаюсь.

– Мне просто не терпится узнать, что творится у тебя в трусах, – делится он своими мыслями, резко меняя тему.

– Если ты надеешься найти там «ультрамариновый водоворот», то тебя ждет разочарование, – доверительно сообщаю я, пряча улыбку.

Он откидывается на спинку стула, поигрывая по столу пальцами.

– Была надежда, что ты совсем без тормозов.

– О нет! – вскидываю я руку. – Это твоя привилегия.

Бес посылает мне одну из этих своих ленивых улыбочек, от которых я сжимаю бедра.

В трусах с недавних пор у меня бразильская эпиляция, но эту информацию я решаю придержать до поры до времени, тем более что к нам подошел официант. Погружаюсь в изучение меню, оно у них тут «авторское». После серьезных раздумий останавливаю выбор на тартаре из мяса бычка и бокале красного вина (чтобы немного успокоить нервы). Мой бард берет гаспачо и какой-то фруктовый смузи.

– Так… э-э-э… давно ты стал вегетарианцем? – интересуюсь, рисуя на столе кружочки пальцем.

– Лет с четырех, – говорит Антон.

Он смотрит на меня так, будто видит насквозь. Я от этого очень теряюсь. Все-таки он наглец, а я опять тупая школьница.

– О… то есть ты просто не можешь есть мясо? Тебе оно не нравится? – уточняю я.

Выходит, он не из тех вегетарианцев, которые переживают за психическое здоровье дойной коровы в период лактации. Просто у него физиология такая.

– Ага. Но я ем яйца. И могу съесть оливье с языком или курицей, – сообщает Бес.

Нам приносят заказ, и в моей тарелке сейчас преобладает сырое мясо под соусом и лисичками. Прежде чем приступить к еде, неловко спрашиваю:

– Ты знаешь, что такое тартар?

Он смотрит на меня и усмехается.

– И что, ты думаешь, я блевану или как?

– Мало ли… – бурчу я, хватаясь за вилку.

– Мля, Алёнушка, ты такая занятная… – качает головой Наумов.

Несмотря на всю сомнительность этого комплемента, я зарделась. Прямо как та «Алёнушка» из сказки, которая говорила приторно сладким голосом и глупо потупливала взгляд.

Мы молча едим, но меня это странным образом не напрягает. В период нашего короткого знакомства Наумов приучил меня к тому, что не нужно выжимать темы для разговоров из пальца.

– А рыбу? – спрашиваю, возвращаясь к прерванной вегетарианской теме.

Мы уже перешли к десерту: я пью чай, а он свой смузи.

– Нет. Рыбу не ем.

– Что ж ты тогда ешь? – не выдерживаю я.

– Каши в основном. Орехи.

Хмурюсь и скольжу взглядом по его телу. Теперь я замечаю что он, несмотря на габариты, довольно худощавый, хоть и увешан бицепсами, трицепсами и кубиками. Из-под свитера на запястье выглядывает край тату. Очень хочу рассмотреть их все до единой поближе.

Антон просто расслабляется и позволяет мне разбирать себя на кусочки. Он абсолютно в себе уверен, я такого еще никогда не видела. Наверное, это нормально для человека, который регулярно выступает перед толпами людей. Мне этого не понять, я совершенно не публична. Мы вообще абсолютно разные.

– Антон? – слышу тихий приятный голос над своей головой.

Вскидываю ее, вижу, что рядом с нашим столом материализовалась какая-то невообразимая фея. Прямо из страны фей, не меньше. Антон встает и целует ее щеку.

– Привет, красавица, – говорит он.

Я нахожусь в шоке.

Потому что это совершенно новая, неизвестная мне доныне версия Наумова. Он словно прародитель первозданной нежности. Смотрит на нее, как на спустившуюся с неба святую.

– Почему не пришел в пятницу? – спрашивает она, бросая на меня осторожный взгляд.

Улыбаюсь в ответ сквозь ком в горле.

– Концерты. Не мог прийти, – мягко отвечает Наумов, кладя руку ей на плечо.

Проследив за ее взглядом, он вспоминает обо мне и запоздало представляет нас друг другу:

– Алёна, это Вера. Вера, это Алёна.

Рассматриваю ее, а она – меня.

Ангелоподобная блондинка неопределенного возраста. Одета соответствующе. В какое-то ангельско-монашеское платье, с которым ее длинные, натурально-белые волосы смотрятся идеально. Она зеленоглазая и белокожая. Она – красавица. Породистая и необыкновенно мягкая.

Настоящее чудо, мать его. Только белого котенка в руках не хватает.