Жесткая проба

На базар нужно идти всё прямо, прямо, потом налево. Кира сворачивает направо. Первый гудок застает её на улице, на которой конечная остановка заводских автобусов. Один уже стоит, ещё полупустой. Кира неторопливо проходит мимо, всматривается в сидящих. Подходит второй. Кира минует его и, отойдя немного, останавливается под деревом. Отсюда дорога только одна... Слава богу, малышка не плачет... И хорошо, что надела это, марокеновое, – день будет жаркий...

Она вздрагивает, поправляет на руке малышку и идёт. Не очень спеша, но и не медля. Так, как всегда ходят люди, идущие по делу...

Алексей поднимает голову, радостно улыбается.

– Кира? Вот здорово! Здравствуй!

– Здравствуй, Алеша. На работу? А я вот – на базар...

Алексею не приходит в голову спросить, почему он никогда раньше не встречал её здесь, если она ходит этой дорогой на базар.

– На работу! Первый раз... Да, ты же не знаешь! Такое было! Меня же увольняли...

– Да, да, – кивает Кира, – мы все так за тебя волновались...

– Кто – все?

– Людмила Сергеевна... и я... Ты бы заходил к ней, Алеша, хоть изредка. Она знаешь как за тебя переживает?

– А она знает? Всё?

Кира часто кивает, подтверждая.

– И не сердится?

– Нет. – Про себя Кира добавляет: «Разве может она на тебя сердиться? Или кто-нибудь другой?..»

Последний камень падает с души Алексея.

– Зайду! Зайду обязательно! – Но он может сейчас говорить только о том, что переполняет его, выплескивается через край. – Уволили, а ничего у них не получилось, вышло по-моему... И знаешь, кто это сделал? Федор Копейка... Да, ты же Федора не знаешь? Вот парень!..

Кира, подняв голову, смотрит на него, счастливо улыбается и торопливо кивает. «Конечно, он хороший парень – ведь он поверил тебе, помог тебе! Разве после этого может он быть плохим?»

– Нет, понятно, не один Федор... Главное было на партсобрании. Мне Федор рассказывал. Дядя Вася – у нас старик фрезеровщик, рядом со мной работает, – он на больничном был, а на собрание пришел... Ох, он этого Иванычева просто с землей смешал! И очковтирательство, и зажим критики-самокритики... И Химчук, секретарь парторганизации, и Федор... Да все!

«А как же ты думал, дурачок? Вон ты стал какой большой и красивый, а – дурачок, ничего не понимаешь... Ведь тебя все любят! Разве можно тебя не любить?!»

Алексей спохватывается. Вот свинья, каждый раз такая история – только о себе...

– Ну, а ты как? – спрашивает он.

– Живу.

– Постой, ты что, плачешь?

– Нет, – говорит Кира, смахивая пальцем слезинку с ресниц. – Я так рада за тебя, Алеша!..

– Это твой? – смотрит Алексей на сверток, лежащий на её левой руке.

Кира улыбается. «Дурачок, чей же ещё?»

– Сын?

– Дочка. Хочешь посмотреть?

Кира поднимает покрывало, Алексей заглядывает.

– Ничего, красивая, – неуверенно говорит он. Сморщенное старушечье личико, красное, будто его ошпарили, совсем ему не нравится. – Ты, конечно, знаешь, Наташа уехала, сегодня, наверно, второй день уже занимается... Молодец она всё-таки – своего добилась!

– Да.

– Ну, я пошел, а то опоздаю...

– Да, да, иди, – говорит Кира вслух. Про себя она говорит совсем другое: «Подожди, Алеша, милый! Не уходи ещё хоть минутку, хоть полминутки. Ты не станешь от этого беднее, а я – буду счастливее...»

Алексей вспрыгивает на подножку уже тронувшегося автобуса, машет ей рукой.

Лялька начинает кукситься, Кира машинально покачивает её и смотрит вслед автобусу, пока он не скрывается за углом. Потом она вытирает глаза и идет. Не на базар, а прямо домой.

Соседка встречает её у калитки.

– Вот ранняя пташка! Уже на базар сбегала?

– Да, только зря, пришла с пустыми руками – деньги забыла взять. Ничего, как-нибудь обойдусь...

В проходной стоит тот же самый вахтер. Алексей узнал бы его среди десятков тысяч... Алексей замедляет шаги, показывая пропуск, смотрит вахтеру в лицо. «Видишь, я говорил, восстановят, вот и восстановили!» Но вахтер смотрит не на него, а на пропуск. Он не помнит, а может быть, ему попросту всё равно.

– Чего стоишь? – говорит он. – Проходи, не задерживай людей...