Жертва судебной ошибки

— Вы удивляетесь, сударыня? Вы не можете поверить? И сам я удивляюсь и как-то не верю этому. Все равно, как я бы пожал плечами, если б в то время, когда я пил только воду, подкрашенную вином, мне сказали, что я стану одурять себя водкой.

— Жозеф, ради Бога, скажи, что же с тобой случилось?

— Со мной случилось, — пробормотал Фово, задыхаясь, — случилось то, что я без всякой пощады делаю Марию несчастной.

— Ты? Такой добрый?

— Да, я. Сейчас объяснюсь. Я должен это сделать, уж раз пришел сюда, несмотря на свою вину перед тобой. Что делать! Несчастный утопающий хватается и за соломинку. Не правда ли? Слушай. Уже поздно: я чувствую, что погиб, и не за советом пришел, а скорее попрощаться. Когда выслушаешь меня, то увидишь, что мне ничего не остается… нет, ничего не остается в жизни…

— Кто знает, мсье Фово, дружба может дать много утешений, — сказала Элоиза.

Фово, казалось, не слыхал ее слов. Он два раза провел широкой рукой по лбу и сказал с раздирающей сердце улыбкой:

— Ты доктор, ты должен это понять. С тех пор как я пью столько водки, мне, «к счастью», трудно вспоминать. Да, мысли отяжелели, путаются, даже совсем пропадают, если я, как теперь, почти прав. Вот и сейчас не знаю, с чего начать.

— Милый Жозеф, выслушай меня, я…

— А! Знаю, — перебил Фово. — Помнишь, Жером, как мы обедали здесь с Марией и условились не принимать больше Анатоля?

— Конечно, помню.

— Ну так вот, несмотря на твой совет, мы продолжали видеться с ним и скрывали это от тебя.

— Жалею, что ты так мало доверял мне, — отвечал доктор, обмениваясь с женой взглядом. — Но скажи, по какому поводу ты виделся с Анатолем?

— Он хотел мне помочь отомстить.

— Кому?

— Одному князю.

— За что отомстить?

— За то, что он хотел соблазнить Марию.

— Что ты говоришь?

— Да. Он предлагал ей большие деньги.

— Твоей жене? — воскликнул Жером с негодованием, всплеснув руками. — Твоей жене!

— Она отвергла с презрением его предложение. Потом случайно Анатоль поступил секретарем к этому самому князю, и когда тот узнал, что он знаком с нами, то обещал ему свое покровительство, если он поможет ему соблазнить Марию.

— Но это ужасно!

— Анатоль притворился, что согласен, потому что у этого князя есть дочь, важная барыня, герцогиня. А нам Анатоль сказал: «Я сделал вид, будто хочу помочь князю добиться любви Марии, для того чтобы поселиться у него в доме и соблазнить его дочь. И вот в один прекрасный день мы заставим его прийти к вам, и я ему при вас скажу: «Князь, вы хотели внести позор в дом моего друга, но опозорен ваш дом: ваша дочь была моей любовницей, и я ее презираю. Вот как я отомщу за тебя, Жозеф».

— Но ведь это бесчеловечно, — воскликнула Элоиза, — потому что дочь князя, без сомнения, не участвовала в гнусных происках отца.

— Тем хуже для нее! — мрачно заметил Жозеф. — Этот разбойник, ее отец, наделал нам довольно зла. Он причина всех моих несчастий. Да, когда я узнал, что они считали Марию способной продаться за деньги, то сейчас подумал: «Если осмелились торговать мою жену, — значит, она дала повод или про нее ходили дурные слухи».

— Но это безумное рассуждение, г-н Фово! — сказала Элоиза. — Ни одна честная женщина не застрахована от низких предложений.

— Да, так кажется на первый взгляд, сударыня. Анатоль говорил то же самое, и я поверил ему на одну минуту. Но скоро проклятая мысль засела мне крепко в голову, и с того времени я стал подозревать Марию. До тех пор я первый всегда вместе с ней смеялся над объяснениями ей в любви и никогда не ревновал. А тут сделался ревнив, как тигр. Анатоль сколько угодно мог восхвалять скромность Марии, а я говорил себе: «Он скрывает от меня свои подозрения, чтобы не беспокоить меня. Но я тем более виновен, что мало смотрел за женой, что слишком ей верил». Ревность перевернула мой характер; я стал грубым, жестоким, недоверчивым. У меня не хватало храбрости ни признаться, что я ревную, ни перестать ревновать. И все-таки Мария переносила с ангельской кротостью все мои несправедливости, хотя ничего не понимала в них. Она становилась все грустней и грустней, и я часто заставал ее в слезах, обнявшись с дочкой. Иногда с улыбкой, от которой у меня разрывалось сердце, она говорила: «Может быть, гадалка и не ошиблась, предсказавши мне ужасные несчастья; не знаю, как это случится, но вот они уже начались».

— Бедное дитя! Как же ты, Жозеф, при твоей доброте, с твоим здравым смыслом, не мог победить безумной ревности?